Сергей Яров - Блокадная этика. Представления о морали в Ленинграде в 1941 —1942 гг.

Хлеб был съеден весь, неостановимо, с лихорадочной быстротой. Похоже, она даже не чувствовала побоев [216] «Девочка же не обращала никакого внимания на побои и собравшуюся толпу» (Там же. Л. 29–30). – лишь бы не отняли, лишь бы удалось отщипнуть одну, вторую крошку… Вероятно, боль, стыд от унижения, страх побоев пришли позднее, когда на миг ослабело это жуткое, давящее чувство голода: «Девочка каким-то маленьким комочком повалилась на мокрую мостовую и безутешно заплакала» [217] Там же. Л. 30. Ср. с рассказом блокадницы о мальчике, с которым она училась в школе: «Он и не убегал даже. Упал возле стены на корточки и ест, и ест… Вся очередь набросилась. Продавщица рассказывала – крючком он согнулся. Голову в плечи втянул, буханка между коленками зажата. Его бьют, а он и ударов не слышит – ест. Почти всю буханку сжевать успел» (Суслов В. 50 рассказов о блокаде. СПб., 1994. С. 86). . Так, свернувшись «комочком», было легче сносить новые удары. Так, слезами, можно было вызвать жалость у избивавших ее.

«Толпа разошлась», – этот последний эпизод передан сухо, отрывисто, словно все совершалось молча. Может, кто-то здесь и ощутил раскаяние и стыд – нашлись ведь в толпе те, кто пытался пресечь «бесполезное и безобразное избиение» [218] Там же. . О случаях самосудов с летальным исходом сведений нет. Порядок восстанавливался быстро, и, когда это было возможно, похитителей передавали милиции [219] Капранов Б. Дневник. С. 42 (Запись 15 декабря 1941 г.); Лившиц З. С. Дневник. С. 174; Блокадный дневник А. И. Винокурова. С. 244 (Запись 25 января 1942 г.). . Избиение не являлось каким-то актом методично осуществляемой мести. Хотели только вернуть себе часть вырванного хлеба, не разбирая при этом средств и не держась цивилизованных приемов [220] См. рассказ А. Г. Усановой о том, как у ее матери вырвали хлеб «ремесленники»: «Мама по горбушке стучит: „Отдай хлеб“. Он говорит: „А я съел“» (Интервью с А. Г. Усановой. С. 251). . Ставкой была жизнь. Действуя иначе, рисковали остаться без крошки и такого хлеба – окровавленного сырого месива. Убегавшего с чужим хлебом подростка женщины из стоявшей рядом очереди за молоком избивали бидонами [221] Зеленская И. Д. Дневник. 15 декабря 1941 г.: ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 35. Л. 43. – в хаосе драки брались за все, что подвернулось под руку.

Но и здесь мы видим тех, кто пытался защитить избитых. Они, услышав крик: «Бейте, чтобы он в следующий раз так не делал», просили: «Не бейте» [222] Интервью с Л. П. Власовой. С. 81. . Может быть их и не было много, но требовалась смелость, чтобы заступиться, да еще когда рядом плачет ограбленная женщина. Вот еще одно свидетельство, ценное тем, что принадлежало блокаднице, у которой мальчик вырвал ее паек. Она побежала за ним вместе с милиционером и заметила, где мальчик спрятался и как, плача, ел ее хлеб. Она пожалела его – толкнула за дверь. Он, ожидавший, возможно, худшего, даже укусил ее. Милиционер ушел, а мальчик, увидев, как женщина плачет, вернул ей хлеб [223] Красюкова З. В. Из дневника памяти // Ленинградская наука в годы Великой отечественной войны. СПб., 1995. С. 102–103. .

На первый взгляд этот рассказ может показаться даже приукрашенным. Но приведенные в нем подробности события, не нужные для «выстраивания» идеализированных авторских самохарактеристик, побуждают отнестись к нему с должным доверием. Чувство сострадания в позднейших рассказах о блокаде, вероятно, проступало более рельефно – это заметно при сравнении с дневниками военных лет. Но, даже допуская и поправку на время, стоит предположить, что этот след милосердия остался в памяти людей не случайно. Обратим внимание на использование в мемуарах Д. С. Лихачева и В. Петерсона в одном предложении трех одинаковых слов при описании избиения: «ел, ел, ел», «жевал, жевал, жевал». Это признак особого переживания человеческой трагедии: для того чтобы передать эмоциональное напряжение, одного слова кажется мало. И не могли помочь, и не могли смотреть, и не могли оправдать случившееся: «Как бедную… девушку били за хлеб… Мне было… жалко, я не знала, как мне помочь ей. Бьют, отняла у кого-то хлебушек-то… Ее бьют! Ногами, я не могла смотреть! Она не выпустила… хлеб, пока не съела, как бы ее не били» [224] Интервью с М. В. Васильевой // Нестор. 2003. № 6. С. 62. .

И все-таки в рассказах об избиении тех, кто отнимал хлеб, мало сочувствия. Они обычно сдержанны, хотя редко кто из очевидцев расправ не обращал внимания на истощенность доведенных до отчаяния людей. Последних можно понять, но каково было их жертвам. И у них оставались такие же изможденные, все время просившие есть дети, не имевшие сил встать с постелей их родные и близкие. Возьмите любой блокадный дневник и увидите, с каким нетерпением ждали возвращения из булочных с хлебом. Рассчитывали, на сколько маленьких частей его надо поделить, чтобы дожить до следующего дня, как добавить к нему «черной хряпки», студня из клея и из ремней и сделать их сытнее, как обменять кусок хлеба на витамины для опухших, беззубых от цинги людей, как с выгодой отдать его за крохотную порцию масла или стакан молока для угасающего ребенка.

М. Пелевин вспоминал о семье Клеваничевых. Никто в ней не получал больше 125 г, кроме старшей сестры Аллы, которая чем могла, поддерживала своих маленьких сестер. И те оживали, если видели, что она идет в булочную: «Когда Алла встает, то даже еле слышные ее шаги не оставляют никого в покое. Все просыпаются и молча провожают ее в путь. Вот дверь за ней закрывается и наступает напряженное ожидание» [225] Пелевин М. П. Повесть блокадных дней.: ОР РНБ. Ф. 1273. Д. 36. Л. 30–31. .

Вырвут у нее хлеб – и куда ей идти, кого просить, что говорить тем, кто доверил ей «карточки», как утешить истощенных плачущих детей? «Дай, дай, дай!» – эти слова голодной больной девочки, ожидавшей, когда принесут ей детсадовский паек, запомнились одной из блокадниц на всю жизнь. «И такие страшные глаза у нее были» – выжить девочке не удалось [226] Интервью с Г. Н. Игнатовой // Человек в блокаде. С. 243. .

Еще одна скорбная деталь блокадного быта – ограбление умерших. Мародерство даже на центральных городских улицах, а не только в глухих дворах, стало частью блокадной повседневности. «…Стаскивают с покойников шапки, сапоги, выворачивают карманы, воруют карточки продуктовые и все имеющиеся ценности» – этот фрагмент письма В. А.

Заветновского дочери содержит с исчерпывающей полнотой перечень обычных тогда мародерских действий [227] В. А. Заветновский – Т. В. Заветновской. 5 февраля 1942 г.: ОР РНБ. Ф. 1273. Л. 3 об. Ср. с воспоминаниями А. В. Смородиновой: «Если человек терял сознание, помощь ему не оказывали (как правило, это было… бесполезно), а хлеб забирали себе» (Смор одинов а А. В. [Запись воспоминаний] // 900 блокадных дней. С. 221). .