Кирилл Кожурин - Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Впрочем, покаянное настроение недолго царило в душе Пашкова. Весь последующий путь Аввакуму пришлось провести в оковах. Наконец, к Покрову, к 1 октября 1656 года, отряд Пашкова прибыл в Братский острог, где остановился на зимовку. Избитого протопопа бросили в «студёную башню» острога. Здесь он пробыл до середины ноября.

«Сидел до Филипова посту в студеной башне; там зима в те поры живет, да Бог грел и без платья всяко. Что собачка, в соломе лежу на брюхе: на спине-той нельзя было. Коли покормят, коли нет. Есть-тово после побой тех хочется, да веть-су неволя то есть: как пожалуют — дадут. Да безчинники ругались надо мною: иногда, одново хлебца дадут, а иногда ветчинки одное невареной, иногда масла коровья, без хлеба же. Я-таки, что собака, так и ем. Не умывался веть. Да и кланятися не смог, лише на крест Христов погляжу да помолитвую. Караулщики по пяти человек одаль стоят. Щелка на стене была, — собачка ко мне по вся дни приходила, да поглядит на меня. Яко Лазаря во гною у вратех богатаго пси облизаху гной его, отраду ему чинили, тако и я со своею собачкою поговаривал. А человецы далече окрест меня ходят и поглядеть на тюрму не смеют. Мышей много у меня было, я их скуфьею бил: и батошка не дали; блох да вшей было много. Хотел на Пашкова кричать: “Прости!”, да сила Божия возбранила, велено терпеть. В шестую неделю после побой перевел меня в теплую избу, и я тут с аманатами и с собаками зимовал скован».

Жену и детей Аввакума поселили в каком-то зимовье за 20 вёрст от острога. При этом и Анастасии Марковне не давали покоя — «баба ея Ксенья мучила зиму ту всю — и лаяла да укоряла» . Однажды, после Рождества Христова, двенадцатилетний сын Аввакума Иван пришёл в острог повидать отца. Узнав об этом, разгневанный Пашков приказал бросить мальчика в «студёную тюрьму», где прежде сидел сам Аввакум, а наутро вытолкать и отправить к матери, так и не дав повидаться с отцом. «Начевал милой и замерз было тут, — вспоминал Аввакум. — Приволокся к матери — руки и ноги ознобил».

Весной пашковская экспедиция двинулась дальше. К началу июня 1657 года прибыли на Байкал. Здесь Пашков решил отправить в Москву накопившиеся за время пути отписки, в том числе и по поводу наказания кнутом протопопа Аввакума 15 сентября 1656 года. Чтобы оправдать свои беззаконные действия перед московским начальством, воевода пытался всячески оклеветать неповинного страдальца, изображая его чуть ли не главой противоправительственного заговора, «вором» и заводчиком бунта. «И тот ссыльной роспопа Аввакумко, — сообщал в своей отписке на имя царя и наследника Пашков, — умысляя воровски неведомо по чьему воровскому наученью, писал своею рукою воровскую составную память глухую безымянно, буттось, государи, везде в начальных людех, во всех чинах нет никакия правды. И иные, государи, многия непристойные свои воровские речи в той своей подметной памяти написал, хотя в вашей государевой даурской службе в полку моем учинить смуту» . Аввакум якобы «тем своим воровским письмом хотел приводить служилых людей на то, чтобы оне вам, государем, изменили» , подобно недавним сибирским бунтовщикам Мишке Сорокину и Фильке Полетаю «с товарыщи».

По правилам делопроизводства Пашков должен был приложить к своей челобитной оригинал «воровской» записки Аввакума, однако сделать этого он, естественно, не мог, а потому послал другой «документ», состряпанный им на скорую руку, — коллективную челобитную от имени 420 казаков даурского полка. В челобитной казаки якобы просили царя и царевича «вору и завотчику и ссорщику, роспопе Аввакуму» в соответствии с Соборным уложением «совершенной указ учинить» , то есть казнить. Как убедительно доказал В.И. Малышев, отписка Пашкова и челобитная казаков написаны одной рукой, текст совпадает почти дословно, а более двадцати подписей на «казачьей» челобитной сделаны тремя-четырьмя почерками.

Одновременно с отписками в Москву Пашков отправил архиепископу Симеону в Тобольск челобитную с просьбой прислать в будущую Благовещенскую церковь, которую он «по обету» собирался построить в новом остроге на Шилке, «попа белова да дьякона» , поскольку по дороге в Братском остроге умер белый дьякон Леонтий и в составе экспедиции остался один только чёрный поп Сергий. Получив пашковскую челобитную в конце августа 1657 года, владыка весьма удивился, что воевода ничего не написал об Аввакуме, и стал расспрашивать о нём посыльных, казачьих десятников Никиту Максимова и Потапа Фёдорова. От них-το Симеон и узнал о жестокой расправе, учинённой самодуром-воеводой на Тунгусских порогах. По поводу этого вопиющего случая архиепископом была немедленно написана челобитная в Москву, на которую последовал царский указ от 10 февраля 1658 года о замене Пашкова другим воеводой — поскольку «Афанасей Пашков попов бьет и протопопа Аввакума бил чеканом и кнутьем» , его «от Даурския службы велено отставить» . Однако до столицы было слишком далеко, и Пашков оставался на своем месте вплоть до 1662 года…

Между тем пашковская флотилия, переплыв Байкал, на котором семейство Аввакума едва не утонуло во второй раз, вошла в Селенгу и поднялась по ней до устья реки Хилка. Здесь дощаники пришлось сменить на более лёгкие барки, после чего началось 12-недельное восхождение по сильно обмелевшему из- за летней жары Хилку. Хотя с Аввакума сняли оковы и он воссоединился со своей семьёй, Пашков не оставлял его в покое, заставляя работать наравне с казаками.

«По Хилке по реке, — вспоминал Аввакум, — заставил меня лямку тянуть: зело нужен ход ею был, — и поесть было неколи, нежели спать. Лето целое мучилися. От водяные тяготы люди изгибали, и у меня ноги и живот синь был. Два лета в водах бродили, а зимами чрез волоки волочилися. На том же Хилке в третьее тонул. Барку от берегу оторвало водою, — людские стоят, а мою ухватило, да и понесло! Жена и дети остались на берегу, а меня сам-друг с кормщиком помчало. Вода быстрая, переворачивает барку вверх боками и дном; а я на ней ползаю, а сам кричю: “Владычице, помози! Упование, не утопи!” Иное ноги в воде, а иное выползу наверх. Несло с версту и больши; да люди переняли. Все розмыло до крохи! Да што петь делать, коли Христос и Пречистая Богородица изволили так? Я, выщед из воды, смеюсь; а люди-те охают, платье мое по кустам развешивая, шубы отласные и тафтяные, и кое-какие безделицы тое много еще было в чемоданах да в сумах; все с тех мест перегнило — наги стали. А Пашков меня же хочет опять бить: “ты-де над собою делаешь за посмех!” И я паки Свету-Богородице докучать: “Владычице, уйми дурака тово!” Так Она-надежа уняла: стал по мне тужить».

Кроме выполнения трудовых повинностей, возложенных на него немилосердным воеводой, Аввакум должен был ещё заботиться о жене и детях. Помощников у него не было, поскольку Пашков отнял у него работников, а другим запретил наниматься к нему. Да и нанимать Аввакуму было уже не на что: всё его имущество, вывезенное из Москвы и состоявшее в основном из одежды и богослужебных книг, частично погибло в пути, частично же было разграблено казаками или отобрано Пашковым.