Евгений Пинаев - Арлекин

Атташе, наш атташе, капитан второго ранга, сжал локоть Арлекина: мол, сбавь обороты, сердешный! Кептен, атташе американского посольства, широко улыбаясь, прятал в футляр ополовиненную "гавану", как бы знаменуя этим окончание небольшого дипломатического спектакля.

Да, он близился к финалу. Адмирал Маскем, кроме упомянутой белизны, никак не проявил своего неудовольствия. Разве что подбородок задрал, Рывком. И стал как бы еще прямее и суше. Несколько секунд адмирал стоял совершенно неподвижно, бессмысленно взирая перед собой, затем постепенно розовея и этим возвращая Арлекина к событиям на крейсере, глубоко вздохнул, круто развернулся и зашагал к дверям, сжимая в руке бокал с коктейлем.

Только теперь Арлекин заметил отсутствие американского посла - исчез "под шумок". Но скандал, если случившееся можно назвать скандалом, не получил развития и тем более какого-то резонанса. Адмирал не повышал голоса, Арлекин тоже не кричал, обошлись без жестикуляции, взаимных обвинений и апелляций к окружающим. Маскем ослеп от ненависти и злобы, а капитан-лейтенант довольствовался тем, что не растерялся в непривычной, несколько чопорной обстановке посольского раута и высказал все, что думал, человеку, которого вряд ли увидит, но который должен и знать и помнить, что последнее слово осталось за Арлекином.

...Все-таки за Арлекином!

Посол прощался с гостями, атташе, кептен О'Нил, - с Арлекином, которого, как бы это выразиться, насторожило, что ли, ирландское звучание фамилии американца и его заинтересованное внимание к русскому офицеру. Было бы естественным предположить за этим за всем какую-то подоплеку. Арлекин ждал разъяснений, и они были сделаны в шутливой форме, которая давала понять, что всякое уточнение, любая дотошность в собирании фактов просто неуместны в настоящее время, а сказанное О'Нилом - любезность, которая хотя и приоткрывает "профессиональные тайны", но не врагу, а союзнику, и это одно гарантирует ему защиту от обвинений коллег в разглашении дипломатических секретов.

Словом, О'Нила интересовала проблема конвоев. Интерес имел практическую сторону, чисто внешнюю, где преобладали анализ, сопоставления и цифры, и сторону внутреннюю. К ней атташе относил все факты, раскрывающие суть человеческих взаимоотношений, взаимодействие интернациональных экипажей и психологическую ситуацию в караванах на разных этапах войны.

Да, кептен О'Нил был историком и по крупицам собирал малейшие свидетельства очевидцев, которые, как он надеялся, лягут когда-нибудь в основу фундамента капитальной монографии о войне на море. Еще он надеялся, что история полярных караванов окажется самой трагической и самой интересной главой этой монографии, главой, которая если и не вскроет сложной сущности взаимоотношений между государствами, не отразит все аспекты неминуемых противоречий, то на основе человеческих судеб покажет возможности сотрудничества между нашими народами и отдельными людьми.

"Благие намерения... - думал Арлекин, слушая, как показалось, слишком развернутое "предисловие" О'Нила, начатое буквально в тот момент, когда спина Маскема еще виднелась в дверях. - Благими намерениями устлана дорога в ад..."

- Я отправился к контр-адмиралу Маскему, имея самые благие намерения, продолжал атташе, - и получил красочное описание злополучного похода, после чего попросил поделиться со мной его соображениями относительно причин новой неудачи. Говорю "новой", так как трагедия конвоя PQ-17 до сих пор кровоточит в памяти. - Они отошли и встали у окна, где никто не мешал одному говорить, а другому слушать. Адмирал, намеками и недомолвками, дал понять, что во всех бедах виноваты "тихоходы" и усилившееся давление авиации и субмарин рейха. О'Нил достал из кармана простенький алюминиевый портсигар с изображением крейсера на крышке - обычную поделку флотских умельцев, какие были распространены в Мурманске, и закурил папиросу. - Подарили русские моряки, пояснил, пряча портсигар. - Итак... Маскем ни слова не упомянул о русском танкере, и я бы ничего не узнал о "Заозерске", его истории и о вас, если бы не мои знакомства среди офицеров Адмиралтейства. Тогда и появилась на свет фамилия О'Греди, заинтересовавшая меня в силу понятных причин: мы оба ирландцы, оба имеем отношение к морю..

- И к нынешней войне, - подсказал Арлекин.

- Вот именно! - согласился О'Нил. - Кстати, недавно я побывал в Эдинбурге, разыскал госпиталь и навестил командира фрегата. Вам передали письмо?

- Конечно.

- Ну, а я уполномочен добавить к нему словесный привет и самые добрые пожелания от вашего боевого друга. Он надеется, вы сочтете возможным считать его. Ну, вы понимаете?

- Понимаю и благодарю. Вы специально ездили в Эдинбург?

- Нет... Но выбор маршрута, естественно, был предопределен желанием увидеть автора рапорта в известные вам (как мне дали понять) инстанции и одного из инициаторов ходатайства, подписанного офицерами "Черуэлла".

- Да, теперь я вижу, вы в курсе всего...

- Вы должны понять мой интерес, мистер... Позвольте мне называть вас Арлекином? В неофициальной обстановке? Отчего-то мне нравится это имя. Вот и О'Греди, по его словам, был неравнодушен к нему.

Капитан-лейтенант рассмеялся:

- Да ради бога! Во-первых, у нас, русских, есть пословица: "Называй хоть горшком, только в печь не сажай", во-вторых, думаю, вам не придется слишком часто пользоваться этой возможностью. Вы не находите?

- Да. Скорее всего, да... - О'Нил разыскал на столиках пепельницу, выбросил окурок и вернулся в нишу у окна. - Видите ли, Арлекин, я получил копии обоих документов и передал их послу. Выполняя просьбу офицеров Адмиралтейства, а значит, О'Греди и его подчиненных, я просил босса оказать нажим на английских коллег, а в результате...

- Этот орден?

- Да, результат на вашей груди.

Тусклый зимний вечер, узкая Хаймаркет...

Я подымался от Трафальгар-сквера, рассчитывая на Пикадилли забраться в автобус, и вдруг, можно сказать, на пороге "Маджестика" столкнулся с... Арлекином, выбравшим этот день и этот театр, а не "Хаймаркет" или "Комеди", для того, чтобы провести вечер не в номере гостиницы, а "в приятном одиночестве среди людей". Что ж, мне, например, казалось, что было в нашей встрече что-то предопределенное, словно бы разыгранное на подмостках лондонской сцены, однако, прежде чем мы обрели способность говорить связно и членораздельно, мы, так сказать, собственноручно намяли друг другу бока без всяких там сценических условностей и отправились в ближайший ресторанчик, чтобы отдышаться и промочить горло перед долгой беседой. Да, нам было о чем поговорить.

...Разговор закончился далеко за полночь, закончился в номере Арлекина. Да, мне пришлось вытягивать из него каждое слово, а разговорился он, когда мы перебили сон, рассказ близился к концу, и мне оставалось услышать немногое о днях, проведенных в Керкуолле и о путешествии на "материк", как мой друг называл большой английский остров, в отличие от крохотного в Оркнейском архипелаге, на котором застрял, расставшись с "Черуэллом".