Вера Тулякова-Хикмет - Последний разговор с Назымом

– Мы не можем встать перед ним на колени, Вера. Не обращай внимания. Пусть они все нас ненавидят. Я коммунист, ты – советская женщина, и мы должны быть принципиальными до конца.

Папа говорил тихо и спокойно, без театральной аффектации, но довольно долго. Мы, конечно, ничего не понимали. Тебе зрелище быстро наскучило, и ты стал оглядываться по сторонам.

– Веруся, надо тебе все-таки читать Библию. Интеллигентный человек должен знать Библию, Коран. Ваш Лев Толстой изучил древнееврейский, чтобы в подлиннике – в подлиннике! – читать Ветхий Завет, и греческий для Евангелия.

На нас стали злобно шикать. Гарритано снизу в панике бросал на нас затравленные взгляды, пот стекал по его вискам. Ты с сожалением смотрел на толпу.

– Думаешь, они все верят в Бога? Нет, конечно. Глядят на папу просто из любопытства. Здесь почти нет итальянцев. Американцы, западные немцы, шведы и прочие… Туристы. Этот папа для них – предмет итальянской экзотики. Точно так же они смотрели бы сейчас на Джину Лоллобриджиду или Пикассо!.. А интересно, о чем сейчас Иоанн XХIII думает. Газеты писали, что он очень болен, его желудок совсем не работает… Что же, ему больше восьмидесяти… Он прогрессивный человек и очень современный папа. Мы вместе с ним работаем в движении мира. Да, Иоанн ХХIII антикоммунист, но человек реально мыслящий. Понимаешь, миленькая, движение мира не может быть сектантским, там необходимо объединение всех… Но смотри, с каким трудом он сейчас говорит. Видно, он на самом деле очень слаб. И еще он грузный, с его-то сердцем…

Папа Иоанн ХХIII говорил, простирая вперед слабые руки, не останавливаясь, подавшись вперед. Назым тоже говорил без передышки. Я смотрела на папу, слушала Назыма и ощущала в воздухе ярость всех людей вокруг нас. Какая-то женщина, стоящая на коленях у ног Назыма, сильно дернула его за полу пальто.

– Ничего, ничего, Веруся. У бедной женщины просто заболели коленки. Но если говорить серьезно, то этот папа сейчас в Италии один из самых выдающихся и светлых умов. Он, например, много сделал после последней мировой войны для смягчения отношения между Ватиканом, Францией и лично генералом де Голлем, который не мог простить предшественникам Иоанна ХХIII поддержки предателя Петена. У него огромный авторитет и широкие взгляды на искусство. Помнишь, нам говорили, что Феллини ему первому показывает свои фильмы и что папа дал команду показать его «Сладкую жизнь» в католических кинотеатрах. А ведь картина во всем новая. Говорят, он сейчас пишет хартию мира, свою энциклику. Нам, коммунистам, надо бы многому учиться у Ватикана. Смотри, какие они гибкие, как быстро улавливают современные тенденции, как тонко используют искусство, политику, меняющиеся нравы и даже технику. Уверен, что лифты в их соборах ломаются реже, чем в наших столичных гостиницах.

Наконец папа прощается. Мы идем в толпе под недобрыми взглядами рядом с понурым Гарритано к его маленькому «фиату». Гарритано неловко перед тобой, что стоял на коленях. Он оправдывается, говорит об итальянских традициях, которые ничего общего не имеют с религией.

– У нас считается, что воскресная проповедь и благословение папы приносят удачу…. Даже вступление в брак без венчания для итальянца просто не будет считаться… И все коммунисты проходят через этот ритуал… Это обычай, не больше… Не так легко все отменять идеологией…

Ты, Назым, щадишь его, переводишь разговор на другое, но он, видно, здорово перепугался за нас на площади, нервничает, все время рулит не туда. И вот мы вползаем на битком забитую автомобилями маленькую круглую площадь – старый центр Рима. От площади лучами расходятся десятки улиц, и из каждой на нее идет напор машин. Гарритано теряется, опять делает что-то не так, и громадный полицейский, толстый, как пивная бочка, останавливает его, грозно приказывает подойти. На Гарритано уже совсем нет лица. Он медленно в этой вопящей клаксонами пробке пробирается к полицейскому. Мы с ужасом следим из машины, как полицейский, красный от ярости, нависает над ним. Слов не слышно, но видно, что толстяк орет, как иерихонская труба, и так размахивает руками, что Гарритано, увертываясь от этих рук, как бы уменьшается в размерах.

Движение на площади замерло. Полицейский отвлекся – пробка спрессовалась так, что ехать никто больше не может, все вопят, сигналят, выскакивают, с яростью хлопают дверцами своих же автомобилей… Теперь толстяк, видно, требует у Гарритано документы, тот нервно ищет их по всем карманам, вытаскивает, протягивает. И вдруг, как в фильме Чаплина, полицейский, тряся правами Гарритано, радостно кидается к нему с объятьями, жмет его руку и даже приподнимает его, взяв под мышки. Они прощаются, бурно жестикулируя. Гарритано на наших глазах снова вырастает и гордо, очень гордо идет к своей машине. Полицейский дает сигнал, и все пропускают машину Гарритано вперед – мы уезжаем.

Ты потрясен:

– Брат, что произошло? Что ты ему сказал? Он, наверное, коммунист, да?

– Нет, – небрежно говорит Гарритано, – он открыл мои права, прочитал мое имя и завопил: «Дружище! Джузеппе! Сегодня же день твоего ангела! Поздравляю!» – ну дальше ты видел, Назым.

– У тебя что, действительно, сегодня именины?

– Я и сам бы забыл, если бы не полицейский…

Помнишь, как в Риме мы поднялись под купол собора Св. Петра?

Там, наверху служитель в ливрее объяснил нам, что у основания купола фантастическая акустика, и если один человек приложит ухо к стене, а другой на противоположной точке круга шепнет слово, то первый его непременно услышит. Мы с тобой разошлись под куполом в разные стороны. Я приложила ухо к холодному камню и услышала, как служитель шепчет молитву. Вдруг итальянские слова перекрыл твой голос, твой крик:

– Вера, не оставляй меня никогда! Вера, помни меня до конца твоей жизни!

Мне почудилось, что твоя мольба сотрясла купол. Я отдернула голову, решив, что ты рядом. Но ты был далеко, на другой стороне прислонился к стене лбом. Я помчалась к тебе, и слезы ручьями лились из моих глаз. Я обняла тебя сзади, а ты повернулся, рассеянно посмотрел туда, где я должна была стоять, и вздохнул:

И вот опять весна. В нашем доме женщины из «Бюро добрых услуг» мыли полы. Стали двигать всю мебель с места на место. Подняли тяжеленный матрас с моей кровати, а между ним и днищем в картонной коробке красивая книга «Хождение Афанасия Никитина за три моря» на трех языках. Я удивилась – кто мог ее туда положить? Одному человеку это не под силу. Открыла, а там твоей рукой написано: «Вера, путешествие, которое я совершил в тебе, в тысячу раз опаснее, в тысячу раз радостнее, в тысячу раз полнее сновидениями, чем то, которое совершил Афанасий».