Вера Тулякова-Хикмет - Последний разговор с Назымом

Я начала вынимать книги.

На одной из них ты оставил привет нашей Анютке: «Милой дочери Аннушке», на другой – моей маме: «Матери Веры с любовью и уважением».

На супере «Человеческой панорамы» прочла: «То, что я не знал тебя, когда знал этих людей – самая безнадежная грусть моей жизни, Веруся. Твой муж». На книге твоих стихов, изданной в Париже: «Благодаря тебе я стал еще немного лучшим человеком. Верю тебе. Чтобы людей сделать еще немного лучше, ты должна с ними поговорить, Вера, Веруся. Назым».

Я сижу на полу. Вокруг меня книги. Вспоминаю тебя в Париже. Отель «D’Albe» вспоминаю… Латинский квартал. Абидина, Гюзин, Шарля, Дору, Гершеля, Вюрмсера, Филиппа Жерара, Клода Руа… Вспоминаю, вспоминаю… Зачем?

На моих коленях твои огромные книги из Италии. Твоя гордость. Бестселлеры, украшенные, вернее отмеченные по традиции красной лентой. Коммунистическое издательство представило тебя читателям в подарочном издании. Том поэзии иллюстрировал Ренато Гуттузо, том пьес – Абидин. На одном ты написал: «Моей Верочке. Завершая свой путь, не успев дойти до моего города, отдохнул в розовом саду, благодаря тебе». На другом: «Моей Верусе. Я без тебя как последний уличный фонарь на последнем перекрестке города».

Уже поздно. В доме напротив освещены только два окна, а я все получаю и получаю от тебя приветы… «Вёсны отнимают тебя от меня и уводят куда-то. Назым». Вот еще нашла одну из первых твоих записок ко мне: «Самой молодой женщине на земле с самой сложной душой. Назым. 1956 год».

Из Рима мы должны были лететь в Париж, но решили по пути посмотреть Милан. В аэропорту ты попросил изменить наш маршрут.

– Хорошо, но только мы не сможем оплатить ваш обед, – тихо, чуть не плача, сказал тебе чиновник.

– Черт побери, какой обед?! О чем вы говорите?! Я хочу побывать в Милане!

– И вы согласны пожертвовать обедом, который входит в стоимость вашего билета? Своим и обедом вашей жены? – изумился бедный чиновник.

– Да! Да! – вскричал ты. – Мы согласны!

– Тогда прошу вас, переведите мадам, что в виду короткого расстояния между Римом и Миланом в самолете не подается обед и, больше того, в виду непродолжительного полета между Миланом и Парижем вы не получите обеда и там! Я оформлю билеты, если мадам не будет протестовать.

И он замолчал, выжидая, пока ты переведешь мне его предупреждение.

– Да… Никогда не знаешь, чего ждать от этих иностранцев. Он совсем не понимает, как мы можем отказаться от обеда, черт побери!

Назавтра в полдень, посередине пути из Милана в Париж, я услышала:

– Вера, почему мы сразу не летим в Москву? Пошли бы в ресторан на бега, увидели бы наших друзей… Неужели тебе так необходим был этот мокрый Милан?!

Ты проклинал капитализм. Ты хотел есть.

Да, совсем забыла тебе рассказать. Поздно вечером, когда я сидела в твоем кабинете за письменным столом, в дверь позвонили. Стало не по себе. Не поняла по голосу, кто пришел, но открыла. На пороге стоял Николай Николаевич, знаешь ты его – заведующий нашим гаражом. Старый человек, вежливый, сдержанный. Ездит на черной «Татре». У него был такой вид, будто за ним гнались и он искал спасения в нашем доме. Страшно волнуясь, попросил дать ему стихи, где ты говоришь, что влюбился в шестьдесят лет. Оказывается, у него давно умерла жена, и вот сейчас он встретил хорошую женщину, профессора медицины, полюбил ее, хочет жениться, а дети решили, что старик сошел с ума.

Я дала ему веские аргументы: «Автобиографию», «Оказывается, люблю», «Благодаря тебе я к себе не пускаю смерть».

Твоя триумфальная жизнь неслась, словно под парусами. По всему миру расходились твои стихи и пьесы. А у меня тревожно ныло сердце, когда вечерами я отрывала очередной лист календаря. Время мчалось с бешеной скоростью, и иногда казалось, будто я только и делаю, что бросаю в корзину наши дни…

Однажды Аркадий Райкин спросил:

– Ты давно живешь на свете, Назым. Скажи, что такое жизнь?

– Аркадий, неужели ты не знаешь такой простой вещи? Ну, как тебе объяснить… Вот однажды я иду домой и вижу, что на ветке дерева качается девочка. «Как тебя зовут?» – «Айше», – отвечает. «Ты делаешь дереву больно, Айше. Вон качели, на них и качайся». – «Хорошо». Назавтра иду мимо дерева и вижу, она опять раскачивается на ветке. «Айше, ты забыла, что обещала мне вчера?» – «Я не Айше, – отвечает девочка. – Я Ольга. Айше моя мама».

Года три назад позвонил человек и сказал тебе, что зовут его Пьер Куртад, что сегодня утром он прилетел в Москву, что теперь будет здесь корреспондентом «L’Humanité». Сказал, что этот московский номер он набрал первым, потому что наш телефон ему называли в Париже буквально все: товарищи из Французской компартии, коллеги из газеты, Арагон, Пикассо, Люрса, Жан Габен и Надя Леже.

Мы встретились с Пьером в его новом доме на улице Правды. Ваша дружба возникла сразу. К концу вечера вы знали друг о друге все самое главное. Пьер лет на десять моложе тебя, но тоже успел схватить инфаркт. У него тоже была молодая жена Николь. Он, как и ты, по-мальчишески был влюблен в идею коммунизма.

Пьер с трудом привыкал к Москве. Поздняя холодная осень наводила на него уныние.

– Что за город… – ворчал он, глядя на черные деревья и старые здания соседних переулков. – Здесь нельзя купить зимой салата… Даже спаржи нет!.. Мне здесь просто нечего есть…

Помнишь, как ты сам тосковал по овощам и фруктам в Москве? Как постоянно дарил мне цветы везде, всегда? А к моему тридцатилетию собрал вечный букет из сухоцветов и последний год докладывал туда цветы и почему-то сотки…

А потом ты, Назым, уехал в Европу, и вы долго не виделись c Пьером. Полгода спустя, когда мы вместе были в Париже, однажды ты вернулся в гостиницу как победитель. Сдвинув кепку на затылок, не снимая пальто, сел в кресло и сказал: