Рустам Мамин - Память сердца

Вдовин рассуждал вслух:

– По-моему, те, кто нас собрал, сами чего-то не знают. Или ждут… Или что по дороге им скажут, – дело военное! Война. Тут и дисциплина, и «не болтай» – и вообще надо ждать! А ты Мамин – мамкин сынок! Ты, Володь, не обижайся!.. Иди домой. Это самое верное. Придет время, и ты поедешь куда надо. К тому времени все будет прояснено. Беги, браток.

Делать нечего. Я, расстроенный, пожал всем руки. Вдовин меня обнял по-братски. А Стасик поцеловал:

– Ну, вратарь! За всех ребят команды школы 625.

У нас была дружная футбольная команда, знаменитая среди школ в районе.

Объявили:

– Стройся!..

Все зашевелились… Я пошел домой.

Во дворе соседка тетя Настя стирает белье. Увидев меня, всплеснула руками:

– Где ты был? Мать тебя искала! Голову потеряла, в школу бегала! Там ей сказали: вас всех увезли на какой-то вокзал. Кажется, Украинский. Мать поехала туда… Боже мой, что творится! Ну где ты был? Куда вас возили? Думали, не на фронт ли уж повезли?! Не дай, Господи!..

Я собрался было ехать за матерью, тетя Настя отсоветовала:

– Володь, никуда не езди, опять разойдетесь! Вот помоги мне лучше корыто опрокинуть подальше! Чтобы лужи здесь не было!.. А мать давно уехала, должна вот-вот вернуться. Обрадуется. Ну, беда с вами!.. То одно, то другое! У Кузьмы Витьку опять в милицию забрали. Мать плачет!.. Но ты-то куда?! Тебя-то куда черт понес, Володь, милый!.. Ба-а! Вон, гляди-ка, кто идет?

Я повернулся:

– Мама!

С опухшим от слез лицом, но улыбается. Оказалось, она была на вокзале, когда я прощался с ребятами. Они смотрели мне вслед и, узнав ее, успели подбежать, успокоить и отправить домой. Уже на ходу поезда они запрыгивали в вагон…

Видимо, судьбе было угодно, чтобы моя мама проводила ребят вместо отсутствующих матерей и напутствовала их добрым материнским словом. Она читала мусульманскую молитву во здравие и о благополучном возвращении всех ребят, пока эшелон не скрылся за поворотом…

Семьи эвакуировались, и ребят во дворе осталось мало.

Настал день, когда собралась в эвакуацию и наша семья. Кстати, таскать вещи нам было очень удобно: до войны наш двор от платформ Павелецкого вокзала отделял только высокий деревянный забор. От зажигательных бомб он сгорел, и двор наш одной стороной стал платформой. Так вот: ребята, человек десять с нашего двора, помогали нам, подтаскивая наше имущество прямо к вагону. А вещей получилось много, семья большая: отец, мать, нас пятеро, мой племянник из Крыма. Братьев уже призвали. Только все перетаскали, объявили воздушную тревогу. Из репродуктора донеслось: «Эшелон Москва – Куйбышев отправляется раньше срока, всем занять свои места!»

И состав тронулся. Мы на ходу побросали в вагон последние вещи, подсадили младших… Ребята продолжали меня уговаривать: «Останься, не уезжай! Мы одни остаемся!..»

И я не сел!.. Отец на ходу высунулся из теплушки, что-то крикнул. Но из-за выстрелов зениток и сирены я ничего не слышал. Сестра выбросила мой чемоданчик, в котором были два моих пионерских галстука, простой и шелковый, и синий пионерский костюм с брюками, из которых я вырос.

Итак, я остался в Москве один, без семьи. «Поезд ушел». Мы с ребятами вернулись во двор и продолжили свои игры «в войну». Но было что-то не так, какой-то непонятный осадок остался, по-моему, у всех. И игра не клеилась, и настроение упало… Кого-то позвали обедать, кто-то пошел пить. Я остался во дворе один. Дома делать было нечего. Хотелось есть.

Я вспомнил маму, обеденный стол домашний. А через улицу были магазины «Булочная», «Гастроном», «Овощи-фрукты». Я смотрел и глотал слюни. Захотелось плакать. Я почувствовал себя беспомощным и совсем одиноким и, по-моему, начал понимать, что такое тоска. На душе стало муторно и даже как-то зябко. Я представил, как в поезде все едят, мама в дорогу собрала всякой снеди. Сижу на лавке и от нечего делать разглядываю муравья заблудшего, ползет куда-то…

Подходит дворник дядя Федя:

– Володя?.. Вы что, не уехали разве?

– Уехали. Наши…

– Что наши?.. Как? А ты что? Опоздал?! Едрень твою…

– Нет. Я остался.

– Как остался? Один?! Ну-ну!.. Глаголь, дите Божье!.. Токмо подробнее…

– Когда началась тревога, забухали зенитки. Объявили: «Эшелон Москва – Куйбышев отправляется раньше времени». Мы покидали вещи уже на ходу. Я мог прыгнуть, поезд шел не шибко… Мне ребята сказали: «Не уезжай, мы же остаемся. Будем вместе. На крыше дежурить будем. Бомбы тушить… Шпионов самостоятельно ловить. Война же, и вообще… Оставайся!..» Я и остался… – Я смотрел на дядю Федю и убеждал его в своей правоте: – Чего я там, в деревне? «Коровам хвосты крутить?» А здесь я нужен!..

– Один?! Ой, дурак! Ну и дурак… А отец что, мать? Как они могли решиться на такое?

– Они не знали, не поняли!.. Отец что-то потом, на ходу, крикнул, но поезд уже пошел быстрее, не слышно было…

– Ну да… Ой, дурак, ты, Володька! Ты ведь с Витькой моим учишься? Дураки же вы оба! Тебе сколько лет?

– Ш-шестнадцать… Через год и два месяца.

– Через два месяца, говоришь! Ну-ну… Мои ребята с тобой были?

– Были.

– Ну, пойду покажу им, сукиным детям, что такое «шпиёнов ловить»!..

И, уже уходя, крикнул, обернувшись:

– А у тебя кушать-то что-нибудь есть? – Он опять подошел: – Или того… самостоятельно?.. У шпионов отберете? – Он взял меня за ухо и притянул к себе: – Больно?

Я говорю:

– Нет, не больно…

– Это потому, что ты не мой сын. А я, знаешь, как Витька своего за ухо треплю? Ух!.. Криком кричит, шалопай! «Больно! – орет: – Не буду!..» Он тоже уговаривал тебя остаться?

Молчу.

– Ну ладно, пойдем, придумаем что-нибудь.

Привел он меня к себе домой:

– Маш! Погляди-ка кого я привел к тебе! Узнаешь?

– Ты что, Федь?.. Ой!.. Володька!? Вы что, не поехали?

– Уехали всей семьей. А он остался – один! С ребятами: Витькой, Джеком шпионов ловить, бомбы тушить! Накорми его. Он, небось, голодный…

Она молча опустилась на табуретку и смотрела на меня сквозь слезы…

У меня запершило в горле…

Это было то время, когда грабили магазины. Везде толпились, ругали правительство: «бежали все», «бросили нас»!.. Ловили по дорогам удравших с товарами завмагов. Судачили о «панике», о грабежах. Но в один из дней октября, в середине месяца, появились везде наклеенные объявления:

«За паникерство – расстрел на месте! За грабеж – расстрел на месте». Было много других пунктов, за что расстрел… Приказ был подписан, кажется, Поповым или Петровым. Народ начал успокаиваться. Кто-то вздохнул: «Слава Богу»! Другие подхватили: «Это временное правительство». – «Неважно какое, главное – устанавливается порядок».

А беспорядки были. При мне в магазине напротив, через дорогу, в доме № 5, куда мы зашли с Колькой Мухиным (он должен был отоварить карточки), шумел народ, требуя у директора булочной: