Рустам Мамин - Память сердца

Да и тщеславия такого, как у нынешних властителей или чиновников, не было у этого поистине исключительного человека и настоящего художника.

И не мог он – Кармен, великий Кармен, прельститься посудой с чужого стола. Несуразица, да и только!.. И не было у прославленного кинематографиста таких денег.

Вспомнился и такой случай. Взял он меня с собой, не помню уже, по какому поводу, на прием к Поспелову – тот был директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС.

В приемной ждали совсем недолго, можно сказать, чуть-чуть. Пили удивительно ароматный китайский чай… Когда секретарша произнесла: «Можете войти!», Роман Лазарович, лучезарно улыбнувшись, поблагодарил ее. Как-то подтянулся, собрался… Шепнул мне: «Смотри!..»

Лицо его озарилось приветливостью. Но вместе с тем, как мне показалось, улыбка Кармена выражала абсолютную невозможность услышать и тем более принять любые возражения…

Роман Лазаревич пошел к столу… Поспелов встал и медленно двинулся навстречу, протягивая для пожатия руку. Кармен легкой деловой походкой приблизился к Поспелову, перекладывая на ходу папку с документами из правой руки в левую… И вдруг роняет папку!.. Документы, по-моему, один или два листа, остальные – фотографии, рассыпались… Я нагнулся было собрать. Но Поспелов опередил меня и начал собирать фото, разглядывая их. Боже мой! Это была феерия известнейших лиц рядом с Карменом! Долорес Ибаррури обнимает Кармена, Кармен беседует с Морисом Торезом, ему жмет руку Пальмиро Тольятти, целует Хемингуэй. Кармен с Фиделем Кастро, Мао Дзэдуном, Индирой Ганди, с королем Эфиопии, с другими коронованными особами… Десятка два фотографий – одна интересней другой!.. Я обалдел. Но, по-моему, сильней меня обалдел от увиденного Поспелов. Он был как-то даже сконфужен, обескуражен. Думается, он не был бы поражен сильнее, даже если бы увидел стоящего перед ним посетителя – на фото рядом с Богом!

– Ну и коллекция у вас, товарищ Кармен!

– Это из моего личного архива, редакция просила занести… Что поделаешь, приходится всем помогать. Это ведь не иконы – живые люди. Их истории интересуют всех. А я никому не могу отказать. Да и мне никто не отказывает…

Поспелов согласно закивал головой…

Потрясенный, я уж и не помню, что было дальше. Поспелов предложил нам сесть… Кармен быстро изложил суть посещения, они кратко обменялись какими-то репликами… И мы вышли.

Да… Вот такой случай. Ну, разве мог высокий чин от КПСС отказать человеку-легенде, которого, как друга, как брата, обнимают, целуют короли и генсеки компартий всего мира?!

С каким документом мы приходили, какая роль мне предназначалась – все напрочь стерлось из моей памяти. Да разве важно это?..

А что значит «Смотри!» – я понял. Это прозвучало как «Учись!».

Моя сестра, перебирая свои бумаги, нашла старую довоенную фотографию с надписью «Рустаму на память». На фотографии родственник – дядя Миша Лайшев. Он, как и мы, жил в подвале дома Бахрушина, вместе со своими сестрами. Как подвал отстраивался, обживался, я уже писал. На обороте фотографии надпись – приветствие, пожелания и приписка: «Рустам, извини за плохое фото. Снимал тоже призывник. Он только учится снимать». К чему приписка?.. Дело в том, что для дяди Миши я был почти профессионалом.

Когда я перешел в четвертый класс, в день рождения, муж сестры подарил мне детский фотоаппарат. Этот наш зять, я имею в виду мужа сестры, был, пожалуй, самым образованным среди родни – ученый, кандидат наук, доцент, преподаватель вуза. И вот, видимо, решил он подтянуть меня к какой-либо профессии, заразить интересным делом, чтобы я поменьше гонял во дворе мяч и разгильдяйствовал, как все мальчишки. Фотоаппарат маленький такой, фанерный, стоил шесть рублей девяносто копеек. Продавали их в фотомагазине рядом с Зацепским рынком. Негативы стеклянные, размером шесть на девять. Отец мой в то время работал на фабрике «Союзфото». Он и отвел меня к главному фотографу, который научил снимать и обрабатывать стеклянную пластинку-негатив и печатать карточки при дневном свете.

Фотографии получались хорошие, коричневой тональности, такие фотографии до войны делали только в ленинградских фотостудиях. Сейчас, к сожалению, на стекло не снимают и при дневном свете не печатают: утеряна технология и не выпускаются нужные химикаты. Да сегодня, пожалуй, начинающему фотографу и не нужны те тайны ремесла. Все решает автоматика, цифровое изображение… А тогда всему надо было учиться. Помимо занятий с главным фотографом в «Союзфото», я посещал в фотокружок при клубе имени Кагановича. В общем, во дворе и среди родственников вскоре я уже слыл профессионалом. И сейчас, по истечении стольких лет, некоторые фотографии, снятые мной тем аппаратом, сохранились.

К чему я все это рассказываю?.. Призывник-фотограф оставил на фото, присланном дядей Мишей, свою тисненую овальную печать с гравировкой по дуге: «Салазкинъ», внизу – «В. С.» – и через твердый знак!

Я уже писал, как жили мы в Расторгуеве у Салазкина Владимира Владимировича, как бывали с отцом на Кузнецком Мосту у него на квартире. Тогда, в тридцатых годах, ему было за семьдесят. По годам, получается, что солдат-фотограф – скорее всего, правнук! И печать у него прадедова: «Салазкин В. С.». Владимир Сергеевич! Ну другого просто не может быть!..

Какие же фортеля выкидывает с нами судьба! Как сводит и разводит!..

Жаль, что фото дошло до меня только в 2005 году. Дядя Миша служил в тридцатых годах в Белоруссии, в Уручье. А я много раз выезжал туда в семидесятых-восьмидесятых на киносъемки в ракетную воинскую часть. И каждый раз мне казалось, что с Уручьем меня что-то связывает…

Ну никак в голове не укладывается, как это возможно! Наверно, тогда, в детстве, мне и попадалась на глаза эта фотография, но осмыслить всю информацию, вложенную в нее, я, конечно, не мог. А странное напевное слово Уручье осталось где-то в извилинах памяти…

Вернулся Лайшев из армии в конце тридцатых. Разговора о подаренной фотографии тогда у нас почему-то не было.

Прошло столько лет. Я смотрю сейчас на снимок, на молодого щеголеватого и бравого военного – дядю Мишу, и думаю. Думаю… Ну почему? Почему распорядилась так судьба?! Дала шанс встречи с потомком Салазкина, будто протянула ниточку нашей возможной дружбы – как завет моего отца, как напутствие по жизни – и все перечеркнула! Разбросала!..

Будто хотела продолжения духовной связи между двумя нашими родами – Маминых и Салазкиных – и развела!.. Перекинула зыбкий мостик надежды от прошлого к настоящему – и сожгла мосты! Не дала сбыться возможному и необходимому!..

Ведь служили-то Лайшев и Салазкин вместе. Может, Салазкин-фотограф рассказал, что он тоже москвич, так сказать, земляк. Что жили в Расторгуеве… Нельзя исключить, что и дядя Миша, зная, что мы жили в Расторгуеве у Салазкиных, о дружбе моего отца с прадедом своего сослуживца, решил и нас свести осторожненько.