Рут Вернер - Соня рапортует

Было крайне важно получить английский паспорт. Однако, когда я провожала Эрнста и Рольфа на маленькую железнодорожную станцию, где они должны были сесть на поезд, идущий из Ко в Монтрё, получение вожделенного документа представлялось делом далекого будущего. Хотя я сама решила расстаться о ними обоими и не раскаивалась в принятом решении, в тот момент меня охватило отчаяние: вот-вот начнется война, а единственные люди, которые сделали бы все, чтобы помочь мне и детям, уезжают навсегда. Я стояла на перроне и смотрела вслед небольшому составу из голубых вагонов, пока он не скрылся за поворотом.

В августе 1939 года меня еще раз навестили сестры. 15 августа мы послали открытку родителям по адресу: Лондон, СЗ-3, Аппер Парк-роуд, 25а; после этого положение стало настолько угрожающим, что мои гости поспешно отбыли.

23 августа, в день заключения пакта о ненападении между Советским Союзом и нацистской Германией, я встретилась в Цюрихе с Германом. Бурный разговор продолжался несколько часов; беседа с опытным товарищем явно пошла мне на пользу. Много, ох как много было нами передумано в связи с пактом о ненападении между СССР и Германией. Мы понимали: западные державы надеялись, что коммунистический Советский Союз и нацистская Германия уничтожат друг друга, а они, те, что, посмеиваясь, держались в стороне, останутся в выигрыше. Такого допустить было нельзя, но для того, чтобы правильно реагировать на случившееся, нужно было начисто отрешиться от всех эмоций и руководствоваться только разумом.

Примерно в то же время я ожидала Джима. Лен за две недели до этого окончательно распрощался со своими хозяевами во Франкфурте-на-Майне, якобы отправившись на длительные каникулы в Лондон. На самом же деле он поехал на Тегернзее. Лен намеревался еще раз вернуться во Франкфурт, но лишь для того, чтобы подбросить «зажигалку». Он хотел подсунуть пакетик под подушку в одном из отсеков дирижабля; когда вспыхнет пожар, его уже и след простынет. Теперь он ожидал на Тегернзее возвращения Джима и моих последних инструкций.

Я с крайней тревогой наблюдала за ходом политических событий, да и Лен начал побаиваться, как бы война не застала его в Германии. Гостиница, в которой он жил, пустела на глазах. Лен был там уже единственным иностранцем. Во Франкфурте наверняка было бы то же самое. У него было задание дождаться Джима и провернуть дело с дирижаблем. Я тем временем запросила Центр, оставаться ли англичанам в Германии при сложившейся ситуации, и даже прежде, чем Джим успел уехать, получила ответа вызвать обоих в Швейцарию и подготовить на радистов. Мы тотчас послали телеграмму Лену, и он прибыл в Монтрё как раз перед тем, как разразилась война.

27 августа была мобилизована швейцарская армия. Последние туристы в страшной спешке покидали Ко; отели стояли пустые, торговые заведения закрылись, если не считать маленького бакалейного магазина для крестьян. Мы закупили в нем продуктов на два месяца, следуя примеру всех швейцарцев, которым в свою очередь поступить так порекомендовали власти ввиду опасности войны.

1 сентября гитлеровские войска оккупировали Данциг. Я думала о моих друзьях: что-то их ждет там? Какой важной стала теперь их работа! Хорошо, что мы успели вовремя подготовить передатчик.

За этим последовало вступление нацистских полчищ Гитлера в Польшу, а 3 сентября 1939 года началась вторая мировая война.

Из письма родителям, 5 сентября 1939 года

«Вот, значит, какие дела. Пока все происшедшее не укладывается в сознании. Поскорее напишите, в какой степени это затрагивает вас. Мы сможем по-прежнему пользоваться гостеприимством этой страны. Я останусь здесь, в северной Швейцарии. Срок выданного мне разрешения скоро истекает, но его наверняка возобновят, потому что мне все равно некуда деваться. Здесь очень одиноко. Поезда ходят гораздо реже, чем раньше, так что лишь изредка можно отлучиться отсюда… Странно, что закаты остались такими же прекрасными и мирными: даже дети в своей ничем не омраченной веселости кажутся чужими».

Октябрь 1939 года, из письма в Лондон

«Я теперь редко получаю весточки от вас, письма идут так медленно. Буду время от времени посылать открытки, написанные по-английски, они, безусловно, дойдут быстрее. Я абсолютно ничего не делаю, разве что помогаю крестьянину на уборке сена. Эмигрантов не допускают к оказанию помощи. У нас наверху Красный Крест что-то организует. Но мне в лучшем случае позволят пришивать тесемки к наволочкам. Поистине в такое время чувствуешь себя паразитом. Я записалась в доноры, может, появится какой-нибудь раненый. На прошлой неделе была в Женеве. Блеллохи пригласили меня переночевать у них. Они, как всегда, в высшей степени милы. Роберт Делл тоже был там. По обыкновению бодр и жизнерадостен. Поразительно энергичен для своего возраста. Беседа была весьма оживленной».

Сенокос у крестьян был моей «дневной работой». Дважды в неделю ночами я выходила на связь. За визитами к Блеллохам часто следовало радиодонесение Центру.

Не занималась ли я исподтишка выуживанием вестей в собственных интересах у людей, которые радушно меня принимали, относились ко мне с симпатией и доверием? Думать так было бы ошибкой. Я интересовалась событиями международной жизни, внимательно следила за их ходом и могла обсуждать их на уровне, приемлемом для такого осведомленного журналиста, как, скажем, Роберт Делл. Даже не будь у меня моей особой цели, я вряд ли могла бы беседовать с ним на какие-то другие темы. Разумеется, по мере накопления опыта у меня развивалась способность наводить разговор на темы, способные представить интерес для Советского Союза. В таких беседах я, например, могла узнать об истолковании пакта о ненападении или о реакции на начало войны в кругах Лиги Наций гораздо больше, чем об этом писалось в газетах стран-членов. Военной информации тогда в моем распоряжении не было, но информация политическая также имела значение для Центра. Бывая в Женеве, я всегда старалась поговорить с возможно большим числом знакомых и возвращалась хотя и с пустыми руками, но отнюдь не с пустой головой.

Лен и Джим поселились в Монтрё в пансионе «Элизабет». В каком-то магазине я углядела забавную детскую игрушку, стоившую в пересчете на немецкую валюту марок семь, и немедленно купила ее: телеграфный аппарат Морзе с ключом, зуммером, батарейкой от карманного фонаря и таблицей морзянки. По вечерам игрушкой забавлялся Миша; когда же он был в школе, она попадала в руки Лена и Джима, регулярно приходивших на занятия.

В конце сентября или начале октября Герман пожелал воспользоваться моим несколько более солидным, чем у него, опытом и с моей помощью собрать свой передатчик. У меня он прожил несколько дней. Однажды, когда он возился на втором этаже с передатчиком, в доме появились два сотрудника швейцарской секретной службы. С помощью Олло я успела предупредить Германа. Он поспешно собрал и спрятал детали передатчика, но о присутствии его самого я никак не могла умолчать. Ему пришлось показаться, я притворилась смущенной тем, что у меня, женщины, ведущей бракоразводный процесс, обнаружили молодого мужчину. Не помню, чтобы незваные гости задавали какие-то специальные вопросы, касающиеся нашего радио. Мы надеялись, что этот визит — простая формальность, одна из тех, что были порождены обострением обстановки с начала войны.