Эндель Пусэп - Тревожное небо

— С немецкой педантичностью, минута в минуту, повторяются огневые налеты на город именно в те часы, когда происходит смена рабочих на заводах и фабриках, и множество людей движется по улицам, — закончил он, наливая себе чай.

На меня снова нахлынула обида за неудачу сегодняшнего взлета. Перепахать бы там, под Красным Селом и Ропшей, все их дальнобойные батареи вдоль и поперек бомбами… Перевернуть все кверху дном и дать покой Ленинграду, уберечь от гибели тысячи людей.

«Как там сейчас трудно, — думал я про себя. — Нет, «трудно», — это не то слово. Враг делал и делает все от него зависящее, чтобы превратить жизнь ленинградцев в нескончаемую пытку, сделать ее невозможной. Еще год назад, выступая перед своими приближенными, Гитлер цинично заявил, что «Ленинград выжрет сам себя», и «как спелое яблоко упадет к нашим ногам». Посылая теперь в город ежедневно тысячи снарядов, несущих с собой смерть и разрушение, враг все еще рассчитывает сломить волю горожан к сопротивлению. И так продолжается уже два года!»

— Теперь им все же легче стало, — словно угадав мои мысли, заговорил Иващенко. — Вдоль берега Ладоги уже в феврале проложили новую ветку железной дороги. Правда, она хотя и обстреливается, но снабжение войск и населения стало лучше. От голода люди уже не умирают.

Бог ты мой! «От голода уже не умирают!» Какая же должна быть сила духа, вера в себя, в Коммунистическую партию, чтобы в этих нечеловеческих, немыслимых условиях не извериться, не упасть духом! Бороться и работать, верить в победу!

— Измором хотели взять, гады ползучие, — зло процедил сквозь зубы Николаев, — не вышло. Теперь ведь ленинградцы получают на день по полкило хлеба. А получали ведь по 150 граммов. И как они работали! Сутками не выходили из цехов. Нет. Если не получилось в сорок первом, то не взять им Ленинграда и теперь. Не получится. Будет фрицам там и Сталинград, будет и Курская дуга.

Я вспомнил недавний разговор с летчиком, курсировавшим между Москвой и Ленинградом.

— Говорят, что там все скверы и сады перекопаны под картофель и овощи. На Марсовом поле, в Летнем саду, на Лебяжьей канавке — сплошные грядки. Где еще остались жильцы, там и во дворах везде огороды. Даже на улицах, — рассказывал он мне.

— Так ведь ты и сам картошку сажал, — улыбнулся Николаев, вставая из-за стола.

Это было действительно так. Когда началась война, мы оба с женой ушли на фронт. Вначале я, а вскоре и она. Переправить дочку к родственникам жены на Дон мы не смогли и оставили ее у друзей под Москвой, неподалеку от аэродрома. Первая военная зима была и под Москвой голодная, поэтому мы решили посадить немного картофеля. Девочка наша жила поблизости и в случае нашего перебазирования могла и сама ее выкопать.

… Вернувшись на КП, мы молча ждали радиодонесения от кораблей.

— Одиннадцать кораблей пересекли линию фронта, — послышался наконец голос Низовцева.

— Как одиннадцать? — вскинулся начальник штаба. — А где двенадцатый?

— Прекратилась связь с кораблем капитана Шамрая, — доложил один из радистов.

— Может быть, у них передатчик отказал? — вставил Низовцев. — Попал осколочек снаряда, вот и конец связи.

Так могло и быть, но тревога за судьбу экипажа Шамрая уже не отпускала нас.

Вскоре начали поступать донесения о проходе линии фронта в обратном направлении и тут же доклады о результатах бомбометания. Мы все еще не теряли надежды, что вот-вот в эфире зазвучат позывные Шамрая. Прошел еще час, еще полчаса, но его радист оставался немым.

Уже начали поступать от кораблей донесения о проходе конечного пункта маршрута.

Я все еще надеялся на возвращение умолкшего экипажа и пошел на аэродром встречать возвращающиеся корабли.

Наступил рассвет. Утро стояло ясное и безветренное. Солнце еще не вышло из-за Москвы-реки, но (было уже достаточно светло, чтобы посадить самолет без помощи прожектора.

Вот покатился по бетону знаменитый «дублер» {13} 13 «Дублером» называется двойник первого самолета данного типа, который строится одновременно с эталоном. майора Лавровского (построенный со всей тщательностью, этот корабль был легче своих собратьев и лучше по летным качествам). Один за другим садились корабли майора Архарова и Модестова, капитана Сушина. Идут и Откидач, Кондратьев, Родных… Вот сел и одиннадцатый — корабль майора Белкова. Время бежит, а Шамрая все нет. Подождав еще с полчаса, я направился обратно на командный пункт.

— От Шамрая есть что-нибудь?

— Нет. Молчит, — невесело ответил Низовцев.

Так в неведении о судьбе экипажа Шамрая прошли дни, недели. По-прежнему каждый вечер уходили корабли на бомбометание, то по — фронтовым, то по тыловым объектам врага. Но среди них не взлетал корабль капитана Шамрая.

В один из таких вечеров, когда командиры и штурманы полков получили очередное боевое задание и собрались уходить с командного пункта дивизии, зазвонил телефон. Мы остановились и замерли: знали, что этот аппарат связывает командный пункт дивизии с командующим авиации дальнего действия. Полковник Лебедев — командир дивизии — взял трубку, и его лицо расплылось в широкой улыбке.

— Так… так… понятно, товарищ командующий… Спасибо за добрую весть.

— Шамрай объявился, — обернулся он к нам, водворив наместо трубку полевого телефона, — у партизан псковских. Командующий сказал, что если уже не перебросили, то на днях его перебросят через фронт и направят сюда, к нам.

— А экипаж? Остальные? — спросил я.

— Ничего пока неизвестно. Прибудет Шамрай — расскажет…. И вот он уже стоит передо мной, стройный, худощавый брюнет, с карими спокойными глазами, как всегда, чисто выбритый. Из-под воротничка гимнастерки виден белоснежный краешек свежего подворотничка.

— Разрешите доложить, товарищ подполковник, — вытягивается он в струнку, прикладывая руку к синей пилотке.

— Здравствуйте, капитан. Садитесь, рассказывайте! Сняв пилотку, Шамрай присел на табуретку и заговорил.

Рассказ капитана

— Подошли мы к линии фронта. Сами знаете, когда бомбы висят снаружи под крылом, высота набирается тяжело. А тут, как на зло, над линией фронта начался такой «концерт», что прямо дышать нечем. Плюют в нас снарядами из зениток, да так, что все время порохом воняет. Даже через кислородную маску в нос ударяет. Один снаряд взорвался очень близко. Корабль сильно встряхнуло, и тут же заклинило правый крайний. Мотор остановился, а винт во флюгерное положение не идет. Ну, держим мы корабль по курсу, а высота все уменьшается и уменьшается, несмотря на то, что все три мотора ревут вовсю. Спрашиваю у штурмана, сколько остается лететь до запасной цели.

— Двадцать восемь минут, — ответил он. Но если все время будем так снижаться, то придам к ней у самой земли.