Виктор Петелин - Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Неожиданно Рахманинов вспомнил рассказ об Антоне Рубинштейне. Однажды того спросили, как он относится к исполнению партии Демона певцом Н. Вместо ответа Рубинштейн поставил нож перед спрашивающим перпендикулярно. И он, Рахманинов, мог бы так же ответить, если бы спросили об исполнении его симфонии Глазуновым. Плохо исполнили… Именно исполнение могло быть причиной провала… Если бы симфония была знакома публике и критикам, то они бы обвинили исполнителей, а раз вещь незнакомая и плохо исполнена, то публика, и особенно критики, чаще всего задающие тон в музыке, обвинили композитора… И ничего в этом удивительного нет. Да и никому из его друзей симфония не понравилась в исполнении Глазунова.

А как он устал за эти несколько месяцев изнурительной работы. Ему пришлось дирижировать не только «Самсоном», но и операми «Русалка», «Кармен», «Орфей», «Рогнеда»… За три месяца столько нужно было освоить нового… Было и поучительно, интересно и вместе с тем трудно. И все же ему не удавалось достигнуть того, чего он хотел. Все проходило на посредственном уровне. В театре он со всеми ладил, хотя приходилось и ругаться. Мамонтов поверил в него и был всегда ровен с ним, да и Рахманинов к нему относился хорошо…

Рахманинов беспокоился не напрасно: в театре Мамонтова действительно царствовал настоящий хаос. Никто в театре не мог сказать, что будет не только завтра, но и сегодня. Репертуар огромный, а петь некому: увлекающийся Мамонтов мог взять в труппу певца или певицу на какую-нибудь роль только за одну подходящую внешность. Голос, выразительность музыкального исполнения его меньше всего интересовали, авось как-нибудь вытянут. Так и получилось, что большая труппа в 30 человек чаще всего не справлялась с постановкой той или иной оперы.

«Зачем столько негодных певцов набирает Мамонтов, прекрасный человек сам по себе? Разве можно таким делом, как оперный театр, заниматься от случая к случаю?.. Двадцать пять человек из тридцати за негодностью нужно выгнать. Давать также нечего, да и то, что идет, исполняется так скверно, так грязно… За исключением, пожалуй, одной «Хованщины»… От девяноста пяти процентов репертуара нужно или совсем отказаться, или переучивать все по-новому…»

Сергей Васильевич не раз предлагал Мамонтову обратить внимание на художественную сторону постановок, не гнаться за сомнительным успехом у публики и поработать над качеством исполнения. Но…

Вот и на этот раз Рахманинов шел с твердым намерением высказать Мамонтову все, что он думает по поводу сложившегося репертуара.

Как всегда, Мамонтов был не один. Разговора могло не получиться.

— Савва Иванович, — заговорил Рахманинов. — Мне передали, что вы собираетесь возобновить «Аскольдову могилу» и «Громобой» Верстовского?

— Да, думаю, что эти оперы соберут массу публики.

— Театр не достигает ни высокого художественного, ни коммерческого уровня. Ну, скажите, пожалуйста, будет ли толк от этих опер? — обратился Рахманинов к Шаляпину, тут присутствовавшему.

— Да кто ж ее знает, эту публику… То валом валит, то ничем ее не заманишь…

— Не лучше ли нам поставить «Манфреда» Шумана с Шаляпиным в заглавной роли? — хмуро спросил Рахманинов Мамонтова.

— Так ведь и в вышеуказанных операх есть простой разговор вместо речитативов. Почему же одно можно, а другое, с теми же художественными особенностями, но более талантливое, нельзя…

Рахманинов на этот раз так ничего и не добился. Показалось, что удалось увлечь Мамонтова постановкой «Манфреда», но стоило ему выйти за дверь, как сидевший тут же Коровин отговорил Мамонтова от этой постановки.

А случай с Эспозито? Правда, он ведет себя совершенно разнузданно со своими подчиненными, и неудивительно, что один из них дал ему пощечину при всем хоре и оркестре, да так сильно, что сбил его с ног… Пенсне сломалось.

Дело разбиралось у мирового судьи. И самое ужасное в том, что Эспозито продолжал дирижировать! Беда в том, что главные наши заправилы или не особенно умные люди в музыкальном отношении, или не особенно честные. И насколько плохо, что нами заведует не один хозяин, а десять, причем каждый говорит что-нибудь свое, что идет вразрез с мнением другого. Но хуже всего то, что Мамонтов нерешителен сам и поддается всякому влиянию. С каким удовольствием поработал бы над «Манфредом»… А как Шаляпин был бы великолепен в «Манфреде», согласись он говорить, а не петь… Да нет, в этом сезоне уже ничего не будет… А зачем давали ему «Рогнеду» и «Снегурочку», столь великолепно поставленные в Большом театре? Хорошо, что от «Снегурочки» отказались, хватило здравого смысла не соревноваться с Большим театром. А то был бы настоящий провал…

В общем, все шло так плохо, что одно время он боялся припадка черной меланхолии… Что ж, сезон подходит к концу. Как ни тяжко ему было, он все-таки выдержал. Этот сезон ничего ему не принес: дирижерский рубикон он перешел, и теперь нужно только безусловное внимание и подчинение себе оркестра, а этого добиться он как второй дирижер не сможет… Только он что-нибудь наладит, как дирижировать этой оперой берется Эспозито, и сразу же возвращаются старые недостатки, возникает разлаженность, фальшь, против которых он столько воевал. Если бы не Шаляпин, он ушел бы в середине сезона. А как прекрасен он будет в роли Бориса Годунова! Рахманинов готов был уже сейчас объявить Мамонтову, что не будет работать в театре, но его удерживало желание поработать летом с Шаляпиным над этой ролью. Да и вообще с Федором нужно заниматься…

Сергей Васильевич Рахманинов ушел от Мамонтова явно не в духе, а Савва Иванович, оставшись один, задумался. Вроде бы привычное дело, серьезный разговор о серьезном деле, которое все они вообще делают в театре. Но как резко изменилось его настроение… Кажется, все свое свободное время он тратит на утверждение русского репертуара в московской Частной опере, но то одно, то другое выбивает его из колеи привычного и нормального рабочего состояния… Неужели не понимает талантливый Рахманинов, что Частная опера должна привлекать публику своим репертуаром и хоть как-то оправдать огромные затраты на постановку блистательных русских опер, пока еще не заинтересовавших массового зрителя?.. Ведь было же время, когда он, Мамонтов, чуть ли не впервые в Москве поставил гениального «Каменного гостя» Даргомыжского… А что получилось?

Савва Иванович вспомнил недалекое прошлое своего театра, когда начинали свой творческий путь и Лодий, и Салила, и Татьяна Любатович… Сколько было упреков со стороны тех, кто не понимал, что театр для него — это не забава преуспевающего дельца, а сама жизнь… Сплетни одна чудовищнее и нелепее другой разносились по Москве с быстротой лесного пожара. А он делал свое дело, преображал оперный русский театр… Но ничто не проходит бесследно. И порой ему казалось, что московская купеческая тина затягивает его в свои глубины, жизнь в эти моменты была безотрадной, уходило всякое желание бороться, иссякали силы и чувства. Но встречи с Римским-Корсаковым, Стасовым, их энергия, вера в великое предназначение русской музыки, ее новаторский дух и высокий патриотизм действовали на него успокаивающе, и он вновь брался за постановки русских опер… И не только Верстовского, хотя и тут он не видел особого греха. «Каменный гость» — это будущее оперы…