Иосиф Прут - Неподдающиеся

Остановился у своих друзей — Куниных. Семья — чудесная! Старшая дочь — моя подруга и однолетка красавица Ирочка, пишет сценарии и снимается в кино.

Кстати, мы с женой Леночкой недавно в Швейцарии посетили эту — теперь уже почтенную — мою однолетку. Выглядит она сейчас просто отлично, несмотря на то, что на четыре месяца старше меня. А теперешний известный кинодраматург Владимир Кунин — ее племянник — достойный наследник таланта своей тетушки.

Прошу прощения за отступление. Мы возвращаемся в 1925 год. Ира ведет меня на кинофабрику: там будет просмотр кинокартины в двух частях под интригующим названием «Мишки против Юденича».

Ирочка вместе с ФЭКСами [5] ФЭКС — Фабрика эксцентрического актера. написала сценарий этой комедии. А поставили ее те же ФЭКСы: Григорий Козинцев и Леонид Трауберг.

Пришли. Посмотрели. Одобрили аплодисментами. С постановщиками я был хорошо знаком. А вот молодых актеров — Яничку Жеймо, Андрюшу Костричкина и Сережу Герасимова — видел в первый раз. Да это и понятно: ведь работа в «Мишках» была их дебютом в тогдашнем, еще немом, кинематографе.

Сергею Аполлинариевичу Герасимову в ту пору исполнилось девятнадцать годков. В общем, все началось с «Мишек»… Ровно шестьдесят лет отдал этот выдающийся деятель киноискусства своему родному делу, как режиссер, сценарист, талантливый актер и педагог. В титрах сорока фильмов стоит его имя.

Через год — уже двадцатилетним, он сыграл у тех же ФЭКСов в «Братишке», «Чертовом колесе» и «Шинели». А еще через год — триумф: Герасимов в картине «С.В.Д.» (что означало «Союз Великого Дела») играет главную роль, которая вводит Сергея в высокий ранг крупнейших артистов кино.

Еще одно маленькое отступление: мы с Леонидом Траубергом всегда соревновались в довольно редком виде спорта. Заключался он в том, кто из нас может назвать больше имен и фамилий знаменитых — в дореволюционной киосковой литературе — сыщиков, их ближайших помощников и соперников.

В присутствии Сергея Герасимова я однажды победил Трауберга, вспомнив о женщине-детективе Этель Кинг.

Возвращаясь вместе домой, мы разговорились о предстоящих съемках фильма «С.В.Д.», где Сережа изображал авантюриста Медокса. Герасимов попросил меня рассказать ему все, что я знаю о предшественниках своего героя. Он сказал:

— Ведь чтобы стать тем, кем стал Медокс, надо было у кого-то поучиться. Кроме того, мои соперники — люди огромного опыта, декабристы, элита тогдашней поры. Ну, мое кольцо. Ну, три загадочные буквы на нем! Но этого мало, чтобы завоевать доверие «соратников» по освобождению России от царского ига!

И тогда я познакомил своего молодого друга с историями двух иностранных дворян: Иосифа Бальзамо, который выдавал себя за графа Александра Калиостро, и великого авантюриста — «графа» Сен-Жермена.

Сергей встрепенулся:

— Это не тот ли из «Пиковой дамы»? Начала не помню!.. — И запел:

— Он самый, — подтвердил я. — Вот у них можешь и поучиться.

Сережа много читал о том времени, о руководителях восстания 1825 года. Он был вполне подготовлен к съемкам.

И уже совсем в их канун пришел ко мне в гостиницу. Разговор, если память не изменяет, был примерно такой:

— Откопал я, Оня, личность позначительнее, чем твои графы Сен-Жермен и Калиостро. О Бонневиле слышал?

— Что-то… Был такой француз лихой.

— Да не знаешь ты о нем! Если б знал хоть что-нибудь значительное — запомнил бы на всю жизнь! О Бонневиле — огромная литература! Личность — удивительная! Авантюрист номер один. И предшественник твоих: родился еще в семнадцатом, умер — в середине следующего века. Мемуары оставил потрясающие! Служил Франции, залепил по уху военному министру, был приговорен за это к смерти, но успел сбежать из тюрьмы. Перекинулся к австрийцам. Там вторично — за какие-то тайные дела с противником и оскорбление принца Евгения, — приговорен к смерти. Император заменяет ему казнь пожизненным заключением. Снова побег, на этот раз к туркам, которых бивал неоднократно. Принимает мусульманство, становится Ахмед-пашой и так далее, и тому подобное.

— М-м-да! Есть кому подражать!

— Ну, у Медокса меньшие возможности. Но на все поступки Бонневиля он — способен!

— А ты, Сережа, лично — ты, смог бы в жизни что-либо подобное?

— Нет. Я — тихий!

Сыграл он Медокса — потрясающе! И мне понятно почему.

Герасимову исполнилось двадцать пять, когда он сменил профессию.

Благословил его на этот шаг сам Адриан Иванович Пиотровский, наш заведующий сценарным отделом (я тогда уже работал на Ленинградской фабрике «Союзкино»), человек редчайшего дарования, яркая личность, горячо любимая всем нашим дружным коллективом.

Но мне почему-то кажется, что все началось с моего предложения Сереже написать вместе со мной сценарий «Лес» по пьесе Островского.

Дело в том, что с темой леса как такового, с нашим северным хвойным массивом, я был уже отлично знаком, ибо написал — еще работая в «Межрабпоме» — сценарий и участвовал в постановке фильма «Сказка о зеленом золоте».

Какая-то странная ассоциация мысли? Почему? Не знаю! Но я это предложил.

Сережа удивленно пожал плечами:

— Ну хорошо. Напишем мы этот «Лес». А кто будет ставить?

— Ты! И роли есть: для Тамары (молодые поженились в 1928-м. — И. П.) и для тебя! Представляешь?

Герасимов, очевидно, ничего себе не представил, ибо сценарий мы писать не стали. Вместо этого он — с Сережей Бартеневым — впервые, уже как режиссер-постановщик, отгрохал полнометражную комедию «Двадцать два несчастья».

Так началась новая пора в биографии моего друга. И она продолжалась долгие годы его многогранной деятельности: почти 55 лет.

А до этого были чудесно исполненные роли в «Новом Вавилоне» и «Обломке империи».

Потом я переехал в Москву, и мы стали встречаться с Сережей совсем редко. Отмечу только один период — эвакуационный: мы встретились в Алма-Ата. Но ненадолго: я вновь ушел на фронт.

А вот после войны встречались часто: Макарова и Герасимов переехали в Москву И объединил нас Дом кино. Да не только он: Сережа был желанным гостем и в Центральном Доме литераторов, и в Центральном Доме работников искусств. Присутствовали они с Тамарочкой и на собраниях Союза кинематографистов, на разных праздниках, на вечерах юмора.

Шутили, острили, иногда действительно остро. Но никто, повторяю, в ту пору не обижался на тонкую, подчас даже очень резкую фразу.

И всегда сказанное коллегами в адрес Герасимова вызывало его добрую благодарную улыбку. Мне он прощал буквально все, даже такое начало одного из моих выступлений: