Иосиф Прут - Неподдающиеся

Когда я с дочерью Фреда Сиордэ зашел в магазин, та сказала:

— Чтобы вязать на этой машине, Елене придется приехать в Швейцарию и в течение месяца обучаться в фирме, как пользоваться этим агрегатом.

Сопровождавший нас работник Аэрофлота тоже смущенно заметил:

— Для вас, Иосиф Леонидович, мы, конечно, сможем освободить отсек в самолете… но как вы разместите эту трехметровую махину у себя в доме?! Ведь она предназначена для цеха большого завода…

Короче говоря, я угостил шикарным обедом служащих фирмы «Зингер» и получил наличными деньги, переведенные Костей из США за машину. Зная о горячем желании жены «утеплить» меня на зиму, я на эти деньги купил себе в Швейцарии дубленку, которая греет меня по сей день.

Чтобы не обидеть Гратцосов, мне пришлось съездить в Ленинград и оттуда привезти менее громоздкое, нежели у «Зингера», сооружение: вязальную машину отечественной фирмы «Нева». Эти две длинные коробки так и покоятся неоткрытыми то ли на антресолях, то ли под диваном: для «отдыха мозгов» жена предпочитает ручную вязку. Но на случай приезда Кости имелось доказательство, что их с Анастасией желание было выполнено и вязальная машина приобретена.

Однако больше увидеть ни моего милого друга, ни его жену нам так и не довелось.

В конце шестидесятых я стал ездить не только в Швейцарию, но и во Францию. В Париже, кроме Розенталей и близких мне Юдовичей, жил мой дядька Лёля Леонидов. В первые годы советской власти он был импресарио Художественного театра и вывозил его за границу. Потом — остался жить во Франции со своей женой, бывшей прима-балериной Киевского театра — Юлией Бекефи.

Несмотря на то что у них родился сын Константин — мой двоюродный (или троюродный) брат, старики очень переживали разрыв с Родиной. И уже в столетнем возрасте дядя Лёля одолевал меня телефонными звонками и телеграммами о том, что он хочет передать России свою (уникальнейшую) библиотеку по театру и ряд произведений живописи.

Министром культуры в семидесятые годы был Демичев. С его «разрешения» — за свой счет — я многократно мотался туда и обратно, чтобы вывезти эти книги.

Короче: из наших бесконечных телефонных бесед французское правительство узнало о предполагаемой акции и воспротивилось, мотивируя тем, что Леонид Леонидов уже давно — гражданин Франции.

С большим трудом удалось втолковать, что книги написаны на русском языке и имеют прямое отношение к русскому театру… Короче, подключилось наше посольство и… бо́льшая часть книг исчезла (между домом дяди и тогдашними деятелями советской дипломатии). В результате мне удалось доставить в Бахрушинский музей лишь малую толику богатейшей театральной библиотеки Леонидова. Ни о какой компенсации затрат на мои поездки поездом и полеты самолетом, конечно, не было и речи.

Единственной для меня «пользой» оказалось общение с Шагалом и Пикассо. С ними дружил дядя.

Так как оба художника терпеть друг друга не могли, то обеды бывали либо с одним, либо с другим.

Пикассо был более демократичен, менее расчетлив и больше мне нравился.

Обедаем втроем.

— Ну, как Москва? — спрашивает Пабло.

— Стоит на своем месте, — отвечаю.

— Говорят ли у вас обо мне?

— Как же! Чтут великого художника!

— А анекдоты тоже рассказывают? Только не этот, что сочинил Евтушенко…

— Какой именно?

— Будто сидит девица в кино. Сосед начинает лезть в темноте к ней под юбку. А девица тихо говорит: «Зря стараетесь! То, что вы ищете там — у меня за ухом! Я — модель Пикассо».

— Остроумно, но не очень…

— А вы знаете лучший?!

— Полагаю, что да.

— Давай, давай! — подбадривает меня дядя Лёля, уверенный, что племянник не разочарует.

— Приходит к вам покупатель. Естественно, дело было давно, до вашей всемирной славы.

— И что? Художник пишет полотно чаще всего для того, чтобы его продать.

— Я не закончил… Смотрит покупатель на предложенный вами холст и говорит: «Даю десять франков». — «Как?! — возмущаетесь вы. — Я только за холст заплатил двадцать!» — «Возможно. Но тогда он был чистым».

— Один-ноль в твою пользу, Оня! — Подвел резюме Леонидов.

— А кто-нибудь покупает мои работы?

— Конечно. Недавно мне предложили. Но это оказалось фальшивкой: так сказали искусствоведы.

— А что было на полотне?

— Цветы. И внизу подпись: П. Пикассо.

— И вы не купили?! Дурак!

— За что столь сурово? — спросил я.

— Вы же знаете, что я дружу с вашим дядей. Привезли бы картину сюда. Я бы на ней написал: «Это не Пикассо». И подписался бы: Пабло Пикассо. Вот вам и большие деньги!

— Два-ноль в твою пользу, — ткнул в художника пальцем дядя Лёля.

Когда Марк Шагал был в Москве, он подарил мне книгу со своими гравюрами.

— Подписать? — спросил Шагал.

— Нет, — ответил я. И зная о чрезвычайной скаредности великого художника, объяснил: — Тогда я не смогу ее продать!

Историю из юности Шагала, как и несколько его работ, мне передала моя мама. Наш родственник из семьи Собсовичей жил в Витебске и дружил с Шагалом не в лучшую для художника пору. Работы живописца были непонятны, и никто их не покупал.

Собсович, который сам занимался живописью, подал Марку идею:

— Дай мне несколько твоих работ. Я их «подправлю» и стану всем говорить: «Безобразие! Находятся же такие типы, что подделываются под Шагала!» Это — вне всякого сомнения, вызовет к тебе интерес и твои картины станут покупать!

Так началась слава Марка Шагала!

А теперь, когда не стало этого великого живописца, его наследница организовала «Фонд Шагала» и, чтобы поднять цену на оставшиеся в ее владении произведения (к сожалению, дочь унаследовала не лучшую черту своего родителя!..), она все, что не хранилось в музеях или не было заявлено в частных коллекциях при жизни Марка Захаровича, объявляет «фальшивками» и повелевает сжечь! Однако, как недавно выяснилось, одну из таких якобы подделок не сожгли и она, хотя и была изъята у владельца и ошельмована, находится… в запасниках этой дамы!

В старом здании нашего Центрального Дома работников искусств после Нового года и детских елок, когда кресла из зала выносили и освобождался весь партер, по бокам уставленный столиками и со свободной площадкой посредине, — мы в Старый Новый год — 13 января — устраивали для членов Президиума и их гостей «Посиделки». В эти дни — развлекали сами себя, часто выступая в ролях несвойственных. Так, Зыкина — плясала, кто-то из драматических артистов — пел. Короче — веселились…

В один из таких вечеров Сережа Образцов — мой сверстник и товарищ юных лет — рассказал об одной новогодней ночи с 1917 на 1918 год в Питере. Сидя в своей нетопленой квартире, они с мамой и братом дрожали в ожидании обыска: их предупредили, что большевики обыскивают квартиры всех «буржуев»…