Имбер Де Сент-Аман - Жозефина

Понятен энтузиазм героев, покрытых шрамами и лаврами и испытывающих естественную гордость за самих себя, за свое мужество и за свои победы, и, конечно же, они возмущены и раздражены сарказмом, который некоторые французы без зазрения совести проявляли по отношению к этой славе, стольким жертвам, такому бескорыстию, стольким чудесам храбрости. Возбужденных запахом пороха, наэлектризованных и вдохновленных республиканскими заявлениями и лозунгами своего генерала, которые они приветствовали с воинственным пылом и неистовыми аплодисментами, грандиозным спектаклем, который происходил у них на глазах, бряцаньем оружия, видом знамен, артиллерийскими залпами, фанфарами, барабанным боем, патриотической музыкой, в этот жаркий день 14 июля солдат Бонапарта охватил приступ ярости против богохульников, которых они обвиняли в поношении свободы и славы.

Вечером Бонапарт дал обед офицерам и ветеранам. Вот тост, который он произнес: «За маны [14] Маны (лат. — manes) — по верованиям древних римлян — души предков, почитавшиеся как божества. Здесь — души погибших. (Прим. ред.) храброго Стенжела, погибшего на полях сражения при Мондови, Ла Гарпа, погибшего при Фомбио, Дюбуа, погибшего в сражении при Ровередо, и всех павших смертью храбрых при защите свободы! Пусть их души всегда будут с нами! Они предупредят о кознях врагов отечества». Тост генерала Бертье: «За Конституцию III года и за исполнительную Директорию Французской республики! Пусть она своей твердостью будет достойна армий и высокого предназначения Республики и пусть она уничтожит всех контрреволюционеров, которые уже больше не скрываются!» Звучала патриотическая музыка. Тост одного покрытого шрамами безрукого ветерана: «За новую эмиграцию эмигрантов!» Тост генерала Ланнеса, пришедшего с тремя ранами, полученными в сражении при Арколе: «За уничтожение клуба Клиши! Подлецы! Они хотят еще революций. Пусть кровь патриотов, убитых по их приказу, падет на них!». Музыка зазвучала громче.

Днем все дивизионы итальянской армии подписали обращения, которые были затем отправлены Директории Бонапартом и появились в «Мониторе» 12 августа.

Обращение дивизиона Массена: «Разве на парижском пути столько же препятствий, сколько на венском? Нет. Он будет открыт республиканцами, остающимися верными свободе. Мы защитим ее, и наши враги погибнут».

Текст составленный дивизионом Ожеро: «Заговорщики, неужели это правда, вы хотите войны? Злодеи, у вас она будет, вы ее получите… Вы хитры, коварны, вероломны, но более всего вы глупы, и чтобы побить вас, у нас хватит стойкости, доблести, смелости, и у нас есть память о наших победах и несгибаемая воля к свободе. А вы, презренные орудия происков ваших хозяев, вы, кто в своем исступлении осмелились посчитать себя силой, являетесь лишь пресмыкающимися! Вы, кто вынудил нас совершить преступление, сохранив вам собственность, отведя от ваших стен бич войны, спасая отчизну, вы, наконец, кто пошел на низость, оскорбления и убийства! Будете убиты, как вы убили защитников Республики, трепещите! От Адиджа до Рейна и Сены лишь только шаг, трепещите! Вы боитесь за свои графства, но судьбы их — на кончиках наших штыков».

Обращение дивизиона Бернадотта: «Кажется, республиканская Конституция под угрозой. Нашим чувствительным и благородным душам претит верить в это. Но если это правда, скажите! Еще есть те самые руки, что обеспечили национальную независимость, те самые вожди, что вели фаланги. Понурив головы, вы испытываете лишь желание вычеркнуть заговорщиков из списка живых».

Слова дивизиона Серурьера: «Скажите, граждане директоры, скажите, и тотчас же негодяи, оскверняющие землю свободы, прекратят существовать. Чтобы их уничтожить, вам достаточно будет лишь выделить отряды вооруженных братьев из всех наших армий. Мы хотим разделить с ними честь очистить Францию от ее самых жестоких врагов».

Обращение дивизиона Жуберта: «Что же! Презренный Капет шесть лет мотается со своим позором из государства в государство, постоянно прогоняемый нашими революционными фалангами, и лелеет надежду подчинить их себе! Если это поползновение оскорбительно для любого гражданина, воспылавшего однажды любовью к отечеству, насколько оно невыносимо для старых солдат Республики!»

От дивизиона Барагвай-д’Иллиерса: «Мы вновь произнесем клятву ненависти к мятежникам, клятву смертельной войны с роялистами, клятву уважения и верности Конституции III года».

От дивизиона Далмаса: «Мы поклялись защищать свободу нашей страны до полного затухания пожара. И если бы ей случилось разрушиться, мы тверды в готовности быть погребенными под ее руинами!»

Дивизион Виктора: «Нет больше пощады, достаточно полумер! Республика или Смерть!»

На следующий же день после подписания этих адресных обращений офицерами и солдатами, Бонапарт написал Директории: «Солдат вопрошает, неужели за все его тяготы шестилетней войны в награду его ждет смерть, по возвращении к своему очагу он будет убит, как это грозит всем патриотам?.. Разве нет больше во Франции республиканцев? Неужели, покорив Европу, мы будем вынуждены искать какой-нибудь уголок земли, чтобы там закончить наши грустные дни! Одним ударом вы можете спасти Республику. Двести тысяч голов в вашем распоряжении, и вы можете установить мир в двадцать четыре часа: прикажите арестовать эмигрантов, уничтожьте влияние иностранцев. Если вам нужна сила, призовите армии. Прикажите прекратить подстрекательства подкупленных Англией газет, чьи поползновения такие жестокие, какими никогда не были даже намерения Марата. Что же касается меня, граждане директоры, мне невыносимо было бы жить под угрозой оппозиционных выступлений. Если нет никакого средства, способного прекратить несчастья страны и положить конец убийствам и влиянию Людовика XVIII, я заявляю о своей отставке».

Солдаты Бонапарта видели в нем Гийома Телля, Брута, наводящего ужас на тиранов, спасителя свободы. Возможно, не было ни одного человека в его армии, кто мог бы усомниться в том, что он республиканец. И это в тот момент, когда он становился, так сказать, вдохновителем 18 фрюктидора, когда в своих задушевных беседах с близкими он приоткрывал завесу над своими властными притязаниями и диктаторскими идеями.

В своих мемуарах граф Миот де Мелито заметил: «Однажды в Монтебелло Бонапарт пригласил меня и Мелци прогуляться по обширным садам этой великолепной резиденции. Прогулка продолжалась около двух часов, в течение которых генерал говорил почти не прерываясь. Он нам сказал: «То, что я делал здесь до сих пор, это еще ничто. Это лишь начало моей карьеры. Вы полагаете, что ради величия адвокатов Директории я одерживаю победы в Италии? Для создания Республики? Что за идея! Республика в тридцать миллионов человек! Разве возможно с нашими-то нравами, обычаями и пороками? Это химера, увлекшая французов, но она пройдет, как и все другие. Им нужна слава, удовлетворение тщеславия, а о свободе они и понятия не имеют. Посмотрите на армию! Одержанные недавно победы уже сотворили настоящий характер французского солдата. Я для него — все. Пусть только Директория попробует пожелать отнять у меня командование ими, и она увидит, в состоянии ли она это сделать. Нации нужны не теории управления, не трескучие фразы речей идеологов, в которых французы ничего не смыслят, — нации нужен вождь, увенчанный славой. Французам нужно дать игрушки, они будут забавляться ими и позволят собой руководить, если только, впрочем, от них скроют цель, к которой их поведут… Поднимает голову партия Бурбонов, я не хочу способствовать ее триумфу. У меня есть желание как-нибудь ослабить республиканскую партию, но с выгодой для себя, а не в пользу представителей старой династии. А пока нужно идти с республиканской партией».