Лев Славин - За нашу и вашу свободу: Повесть о Ярославе Домбровском

— Благодари его, — сказал Ярослав, обернувшись и жестом намереваясь указать на Озерова.

А того и след простыл. Он деликатно удалился, чтобы не мешать свиданию супругов.

Домбровский решил не трогаться из Петербурга, пока не представится счастливый случай уехать за границу. Ни он, ни Пеля теперь почти не выходили на улицу. После исчезновения Пели из Ардатова полиция неистовствовала. Поняли, что Домбровский где-то здесь, в России, что письмо о его отъезде за границу было не более чем уловкой. Домбровского, — а теперь и его жену, — искали всюду. В Москве то и дело тянули на допрос Хшонстовских. Добрались до родителей Ярослава. Все это ничего не давало, Домбровские были неуловимы. В целях конспирации они жили розно и притом не подолгу в одном месте. Связь с внешним миром поначалу осуществлял Озеров. Никто не мог сравниться с ним по ловкости, осведомленности. Но так как и он был на учете у жандармерии, то он счел благоразумным не видаться с Домбровским, чтобы случаем не навести на их след.

Теперь связным стал Иван Александрович Худяков, такой юный на вид, что никто не верил, что ему уже двадцать три года, и все его называли: Ванечка. А между тем он уже был известен в ученых кругах как фольклорист, выпустил в свет несколько книжек и давал в богатых домах уроки недорослям по литературе и истории. Он был связан с московским подпольным кружком Ишутина. Иногда вместо Худякова приходила его жена Леонилла. Она была так горяча в своих политических высказываниях, что Домбровские стали опасаться ее невоздержанности.

Однажды она сказала:

— Вы знаете, Ярослав Викторович, вас ищет один ваш старый друг. Он знает вас еще по корпусу.

Домбровский встревожился:

— Звать-то его как?

— Выпала у меня фамилия из головы. Впрочем, он не под своей фамилией. Он скрывается. Да, вспомнила: Княжицкий.

— Скрывается? Почему?

— А он участник восстания. Я забыла сказать вам: он поляк. Да, вот еще что: он знает вас и по Кавказу.

— Княжицкий? Я такого не знаю.

— Так ведь это не настоящая фамилия. Это nomme de guerre. [9] — военная кличка (франц.). А настоящая — он мне тоже ее сказал… Дай бог памяти…

— Постарайтесь вспомнить, Леонилла Александровна. Это очень важно.

— А ведь вспомнила: Залеский!

— Ах вот что! Каетан…

— Только вы меня извините, Ярослав Викторович, это ваш старый друг, а я ему сказала, что я вас знать не знаю и ведать не ведаю. Мне просто его лицо не понравилось. Может быть, это женский подход, но…

— Отлично сделали, Леонилла Александровна. А как он, интересно, до вас добрался?

— Случайно, мы с Ванечкой были в гостях у профессора Владимирова — это Ванин знакомый по этнографической линии, у него что-то вроде журфикса было. Публика все университетская. Ну и вот этот был, Залеский ваш, кто-то его привел. Меня, признаться, удивило, человек в конспирации и так открыто посещает дома, да еще болтает про себя всякое…

— Леонилла Александровна, вы поступили совершенно правильно. Так и впредь делайте. Мы с Пелей как бы не существуем. Нас нет…

Все же иногда приходилось выходить из дому — за покупками или в кухмистерскую. Однажды, вернувшись с рынка, Пеля сообщила:

— Что-то произошло: вывешивают траурные флаги. Никто не знает, в чем дело.

Через некоторое время пришел Озеров. Он был возбужден.

— Ну, друзья, — вскричал он, — этого случая пропускать нельзя! Наследники престола умирают не каждый день.

— А мы-то здесь при чем? — удивился Домбровский.

— А при том, что полковник фон Рихтер Иван Оттович с супругой могут по этому случаю выехать за границу.

Пеля в восторге всплеснула руками. Ярослав спокойно сказал:

— Володя, а членораздельно ты в состоянии изъясниться? Да ты разденься, садись.

Озеров рассмеялся, сбросил пальто, опустился на стул.

— Положение, значит, вот какое, — сказал он. — Наследник престола покинул земную юдоль. Проделал он эту операцию в Ницце. Тело его на военном корабле доставлено ныне в пределы безутешной Российской империи, а именно в крепость Кронштадт. Вся дворцовая челядь, вся холопствующая знать, облачившись в траур, устремляется к телу усопшего, чтобы выразить охватившее их горе, разумеется, с таким расчетом, чтобы это было замечено при дворе. Полковник фон Рихтер с супругой не могут остаться в стороне от этого народного горя и нанесут визит покойной надежде династии. Кстати, я надеюсь, супруга полковника фон Рихтера уже обзавелась заграничным паспортом.

— Паспорт у Пели есть. Но погоди, Володя, ты чего-то не договариваешь. Хорошо, мы поедем в Кронштадт. Смысл? Ведь надо вернуться и в Питер.

Озеров лукаво улыбнулся:

— А это, как говорят французы, ça depend. [10] — это зависит (франц.). В данном случае ça depend от того, на чем вы с Пелей поедете.

— Володька, не томи, выкладывай карты!

— Ну, ладно. Конечно, если вы поедете на нашенском, русском судне, вам придется вернуться. Но завтра из петербургской гавани отходит английский торговый пароход «Неман». Он остановится у Кронштадта. И, разумеется, от вас зависит спуститься ли на берег для отдания последних почестей усопшему наследнику или остаться в каюте и последовать дальше, ибо рейс «Немана»: Стокгольм — Лондон…

Полковник Иван Оттович фон Рихтер был во всем черном. Сверкающий цилиндр его был повит черным крепом. На левом рукаве отлично сшитого сюртука — черная траурная повязка. Супруга полковника также была в черном платье, поверх которого была накинута дорогая кружевная черная мантилья, с шляпки спускался черный креп. В таком виде они поднялись по трапу на палубу «Немана», чей флаг — британский «Юнион-Джек» — приспустили в знак траура. Лица полковника и его супруги сохраняли приличествующее случаю скорбное выражение. И другие люди, которые поднимались на борт «Немана», также все были в трауре. Разумеется, на палубе, заполненной великосветской публикой, не слышалось ни смеха, ни громких восклицаний. Разговоры велись вполголоса и главным образом на тему о том, какими высокими качествами обладал в бозе почивший наследник и как огорчена его преждевременной кончиной царская семья. Несколькими пристойными замечаниями принял участие в этих разговорах и полковник фон Рихтер, после чего удалился в отведенную ему каюту, объясняя это мигренью своей молодой супруги на нервной почве в связи с переживаемым печальным событием.

В Кронштадте все сошли на берег, за исключением нескольких иностранцев и полковника фон Рихтера с супругой. Некоторое время супружеская пара сидела неподвижно под открытым иллюминатором, тревожно прислушиваясь к звукам извне. Пароход загудел и двинулся. Ничего не было слышно, кроме мерного стука машины и плеска воды за бортом.