Виктор Бакин - Владимир Высоцкий без мифов и легенд

И он исполнил песню о летчиках «Их восемь, нас двое...».

Буквально на следующий день Высоцкий пытается стихотво­рением откликнуться на это трагическое событие — «Я б тоже со­гласился на полет...». Но потрясение было столь велико, что он не смог его сразу закончить...

Выступая 15 сентября в Институте электродинамики АН УССР в Киеве, он сказал по этому поводу: «...Не удалось написать о космо­навтах (хотя меня очень просили), потому что, вы знаете, гибель их — это такая трагедия была всенародная; это же высокое, люди же знали, на что шли. Надо, чтоб хоть близко было к этому, к та­кому подвигу, потому что то, что я сейчас скажу: «Он полетел, он сказал: поехали!» — это все понятно, он так действительно ска­зал, но зачем же рифмовать то, что было? Нужно найти какой-то философский смысл этих вещей. А когда «придет», тогда и напишу. А так — на заказ — не получается».

И он найдет этот «философский смысл»: в следующем году он напишет поэму, посвященную Ю.Гагарину, — «Я первый смерил жизнь обратным счетом...». Космонавты были потрясены способ­ностью Высоцкого так глубоко прочувствовать психологию этой сложнейшей профессии.

В июле 1971 года режиссер Владимир Луговской на студии «Укртелефильм» готовится снимать картину «Неизвестный, которого знали все» и заказывает Высоцкому песни для фильма. Высоцкий написал три песни для фильма: «Зарыты в нашу память на века...», «Запомню, оставлю в душе этот вечер...» и «Подумаешь, с женой не очень ладно...». Однако картина вышла без песен, как вспоминает ре­жиссер, из-за их авторства.

В начале августа 71-го Высоцкий вместе с Говорухиным отдыха­ют и работают под Москвой (27 км по Ярославскому шоссе), в Доме творчества кинематографистов в Болшево. Они пробуют сочинить морской детектив. Сюжет шел плохо и вскоре застрял окончатель­но. Споткнулись они на значении слова «кранцы». Говорухин, счи­тавший себя знатоком морского дела, уверял насчет «кранцев» одно, оппонент — другое. Они даже поссорились по этому поводу.

Забросили сценарий. Через два года Говорухин закончит его сам и сам же снимет фильм «Контрабанда» по этому сценарию. А те­перь каждый занялся своим делом: Говорухин — физическим оздо­ровлением и совершенствованием своего французского, а Высоц­кий с утра садился за стол. На столе — пачка «Винстона», его лю­бимых сигарет, и лист бумаги.

Как раз в это время 29-летний американский гроссмейстер Ро­берт Джеймс Фишер выигрывает матчи у претендентов. В четверть­финале он встретился с советским гроссмейстером М.Таймановым. Матч игрался до шести побед, и Тайманов, опытный турнирный боец, не просто проиграл Фишеру, а был разгромлен со счетом 0:6. Это был огромный урон шахматному престижу СССР. Затем Фишер выигрывает у датчанина Б.Ларсена (6:0) и у Т.Петросяна (6,5:2,5). Предстоит матч на первенство мира в Рейкьявике, и уже дрожит в предчувствии проигрыша Б.Спасский.

Ну как же так?! С американцами мы тогда соревновались в кос­мосе и на Земле, жалели их безработных, бесправных и бездухов­ных, боролись за их негров, за кудрявую Анджелу Дэвис. И вдруг такое — МЫ можем проиграть!

В предматчевых публикациях советская пресса решила подбод­рить Б.Спасского, настроить его на победу. В статьях красочно по­вествовались подробности подготовки нашего чемпиона: как он иг­рает в большой теннис, в футбол и тому подобное, и ни слова — о собственно шахматном тренаже. Таким образом народ пытались уверить, что «наш» чемпион «ихнего» претендента разобьет в пух и прах. Но на читателей эти публикации производили другое впе­чатление. «Нас что, за идиотов считают?» — такой была реакция на эти шапкозакидательские статьи.

Не считая себя идиотом, Высоцкий решил не оставаться в сто­роне от этого события и просит у Говорухина:

— Расскажи мне про шахматы.

Говорухин стал объяснять: игра начинается с дебюта... начала бывают разные... например, королевский гамбит, староиндийская защита..., что любители, в отличие от профессионалов, называют ладью турой, слона — офицером.

— Хватит! — сказал Высоцкий. — Этого достаточно.

Он сам решил сыграть с «этим Шифером» в свою игру: «Да я его замучу, зашахую! Да мне бы только дамку провести!»

Говорухин обиделся — с таким шахматным багажом присту­пать к песне о шахматах? А Высоцкий замолк на два дня, что-то пи­сал мелкими круглыми буквами, пощипывал струны гитары. К вече­ру второго дня песня «Честь шахматной короны» была готова. Го­ворухину она не понравилась, даже обидно стало за шахматы:

Он мою защиту разрушает —

Старую индийскую — в момент,

Это смутно мне напоминает

Индо-пакистанский инцидент.

— Ерунда какая-то — про все что угодно, только не про шах­маты, — прокомментировал Говорухин услышанное.

В начале сентября «Таганка» на гастролях в Киеве. Там у Высоц­кого было запланировано несколько концертов, и он решил опробо­вать эту песню на публике: «Все мы сейчас ожидаем исхода поединка Спасского с Фишером — если он состоится, конечно. Веемы нервни­чаем — будет эта встреча или не будет. У всех у нас есть мысли по этому поводу. Все думают: «Ах, если бы я!..» Некоторые люди даже видят сны. Один человек мне рассказывал, как ему приснился сон, как он играл с Фишером. Это меня натолкнуло написать песню. Она, конечно, полуфантастическая песня и — шуточная».

С.Говорухин: «Что творилось с публикой! Люди корчились от смеха — и я вместе с ними, сползали со стульев на пол... Смеш­ное нельзя показывать одному человеку, смешное надо проверять на большой и дружелюбно настроенной аудитории. После истории с «шахматной короной» я это хорошо понял».

Через год — в августе 72-го — в Рейкьявике Фишер разгромил Спасского со счетом 12,5:8,5 и стал 11-м чемпионом мира. Получи­лось так, что Высоцкий, написав эту песню, как бы предвидел это событие...

Он написал очень много песен на спортивную тематику. Спорт для него был моделью жизни, человеческой судьбы. В нем, как и в жизни, есть плохое и хорошее. Есть те, кто рвется на пьедестал толь­ко потому, что знает: «первым — лучшие куски». И есть те, для кого спорт — это борьба с самим собой, с собственными слабостями, по­беда — победа над самим собой:

Ну вот, исчезла дрожь в руках,

Теперь — наверх!

Ну вот, сорвался в пропасть страх

Навек, навек.

Для остановки нет причин —

Иду, скользя...

И в мире нет таких вершин,

Что взять нельзя!

Песня о горах, об альпинистах — значит, о спорте. Нет, она о жизни и, прежде всего, о себе самом. О ясной душе поэта, какой она была в считанные минуты уравновешенности и внутреннего покоя, когда «исчезает дрожь в руках» и вновь есть святая вера «в чисто­ту снегов и слов».

Исследователи творчества Высоцкого будут искать почти во всех его песнях подтекст, иносказание, социальные мотивы. Дру­гие — не исследователи, но люди, по выражению самого Высоцко­го, «толкающие его в диссиденты», — будут указывать на несущест­вующую «фигу в кармане». Однако сам поэт часто и не пытался уло­жить в песню какую-то метафоричность или скрытый смысл: «Мне часто присылают письма, в которых спрашивают: «Что Вы име­ли в виду под той или иной песней?» Ну, что я имел в виду, то я и написал. А как люди это поняли — это в меру образованности. Не­которые попадают в точку. Иногда — рядом. Я больше люблю, ко­гда рядом. Значит в моих песнях было нечто, на что даже я не об­ратил внимания».