Адам Чарторижский - Мемуары

Граф Завадовский был назначен министром народного просвещения. Он был секретарем графа Румянцева одновременно с князем Безбородко, и дружеские отношения их с тех пор не прерывались. Граф Румянцев посоветовал Екатерине взять их обоих к себе в секретари, чему они и обязаны своей блестящей карьерой. Безбородко быстро выдвинулся своей смышленостью и способностью к работе. Он пользовался доверием монархини и достиг высшего сана. Уверенный в самом себе, он был единственным человеком, не ухаживавшим за фаворитами и державшимся собственными заслугами. Завадовский сумел добиться успеха в другом роде. Он стал фаворитом императрицы, привязался к ней и чувствовал себя очень несчастным, когда через шесть месяцев она удалила его от себя. Два его друга, Безбородко и Воронцов, старались уговорить его отнестись ко всему по-философски. Как бы в утешение, он получил от императрицы подарки, даже более значительные, чем те, которые она всегда делала своим отставляемым фаворитам, так как Екатерина видела в нем не только обыкновенного фаворита, но признавала за ним еще и другие достоинства. Впоследствии он женился, и при дворе к нему продолжали относиться хорошо. Благодаря своему другу Воронцову, а также и своей репутации человека, хорошо знавшего русский язык, им были написаны некоторые манифесты времен императрицы Екатерины, он получил пост министра. Он жил на счет этой приобретенной им репутации и слыл за ученого.

Это был сговорчивый человек, с добрым и справедливым сердцем, но немного топорный. Его ум, так же как и его фигура, могли поворачиваться только целиком. Он трудно соображал и не схватывал оттенков мысли; вместе с тем у него было желание и претензия разбираться в реформах и новых веяниях и, кроме того, самолюбие, благодаря которому он вовсе не хотел быть в числе стариков, не умеющих ничему учиться и ничего не забывающих. Все же это не мешало ему обладать самыми характерными чертами русского администратора: полной подчиненностью и глубокой покорностью всему, что шло свыше. Он охотно и с восторгом говорил о классиках и цитировал отрывки, оставшиеся у него в памяти. Родная литература его очень интересовала. По какому-то странному случаю, он учился в польской иезуитской школе и знал латынь. Он не забыл польского языка и хвалился этим, с восторгом отзываясь о нашем старом поэте Иване Кохановском, некоторые стихотворения которого знал наизусть. Благодаря этому, в нем осталось нечто вроде симпатии к Польше и полякам, что отражалось даже на меню его обедов, на которых постоянно подавались польские кушанья.

В то время как другие попечители часто встречали препятствие со стороны министра, не всегда расположенного следовать преобразовательным и прогрессивным идеям, я, с своей стороны, никогда не мог на него пожаловаться. Мне он выражал полное доверие. Достаточно было мне внести какое-нибудь предложение, и он необычайно охотно поддерживал его. Я очень ему благодарен за ту снисходительность, откровенность и дружбу, с которыми он всегда относился ко мне.

Дипломатия и придворные интрига. Болезнь канцлера

Как видно из предыдущего, мне очень посчастливилось с русскими стариками, но больше всего с канцлером, сделавшимся моим начальником, когда я поступил в министерство иностранных дел. Он с самого же начала стал выказывать мне дружбу и полное доверие, посвятив меня во все без исключения дела министерства.

С момента учреждения министерства я стал принимать участие во всех совещаниях графа Воронцова с иностранными представителями, и граф поручал мне составление протоколов, представляемых им на высочайшее усмотрение. Работу эту я исполнял с большой тщательностью, и он оставался ею доволен. Известно, что в хорошо составленном протоколе излагается в более точном и ясном виде то, что говорилось без особого порядка на заседаниях. Канцлер был доволен моим изложением его взглядов, так как я точно передавал его мысли, выражая их лишь более полно. Я понимал то, что он хотел сказать, и это очень ему нравилось. Работа эта давала мне возможность упражняться в редактировании бумаг, и потому была мне чрезвычайно полезна.

Кроме того, заседания, на которых я присутствовал, знакомили меня с отношениями России к иностранным державам. Мне было еще поручено и составление депеш, являвшихся результатом этих заседаний, и рескриптов императора на имя русских посланников при иностранных державах. Согласившись взять на себя эти обязанности, я от всей души с необыкновенным рвением отдался работе, желая этим отплатить императору за его дружбу и доверие ко мне.

Мне случалось работать по восьми или девяти часов без перерыва, после чего я начинал чувствовать какие-то нервные боли. Застав меня однажды в таком болезненном состоянии, доктор Роджерсон посоветовал мне не утомлять себя до такой степени, предупредив, что это может повести к печальным последствиям. По своей молодости, я не обратил тогда особенного внимания на предостережение врача и теперь думаю, что, действительно, благодаря именно такой усиленной работе, я впоследствии, во время моего пребывания в России, так сильно страдал нервными болями.

Политика русского правительства при канцлере Воронцове в главных чертах оставалась той же, какой была и при графе Кочубее; она приобрела лишь больше достоинства и силы в смысле внешнего выражения. Отвечавшая во всем характеру и стремлениям императора Александра, она сводилась к прежнему принципу: быть в хороших отношениях со всеми и совершенно не вмешиваться в европейские дела, чтобы не быть завлеченным дальше, чем этого желали; одним словом, тщательно избегать всяких трений во внешних сношениях, в то же время делая вид, что Россия нисколько не боится других держав. Итак, сущность ее осталась той же, изменилось лишь внешнее проявление. Русский кабинет принял высокомерный тон, который вводил в заблуждение относительно его настоящих намерений и несколько напоминал тон дипломатических переговоров времен Екатерины.

Канцлер, весьма остерегавшийся всякой ссоры и даже просто натянутых отношений с какой-нибудь из сильных держав, считал уместным, когда к этому представлялся удобный случай, внушать слабым страх перед русским могуществом и давить на них всей его тяжестью. Так случилось со Швецией. Оба правительства поспорили из-за одного ничтожного островка, расположенного на реке, отделявшей настоящую Финляндию от провинции того же имени, принадлежавшей России.

Спор возник по поводу вопроса, на каком рукаве реки должен находиться мост, обозначающий границу. Вопрос этот оставался некоторое время открытым. Канцлер решил сразу и круто покончить с ним: он принял по отношению к Швеции сухой и дерзкий тон. Ввиду того, что депеши по этому делу надо было писать на русском языке, составление их не было поручено мне, чему я был очень рад. Благодаря этому обстоятельству, шведский король и его правительство подарили меня впоследствии своим доверием. Между тем русское правительство стало показывать вид, что приготовляется к разрыву со Швецией. Генералы исследовали шведскую границу. Сам император отправился туда же. Мы с графом Павлом Строгановым и Новосильцевым сопровождали его.