Рене Кастр - Бомарше

Как мы видим, выраженная в этой петиции позиция далека от той, что прозвучала в куплете в защиту права священников на брак в сцене коронования Тарара. Что же повлияло на смену настроения Бомарше? Провал новой постановки этой оперы? Или отказ Учредительного собрания поддержать его архитектурный проект, который он хотел осуществить в связи с празднованием Дня федерации, заставил его усомниться в непогрешимости новой власти? А может быть, боязнь мятежей и народных волнений подвигла его стать поборником прежнего порядка, церкви и даже трона? Трудно ответить на этот вопрос, поскольку мысли и поступки стареющего Бомарше становились все более противоречивыми.

Он фактически отрекался от дворянства, и это он, кто столько лет жизни посвятил борьбе за приобретение титула! «Понятие древности рода потеряло сегодня свое значение, — писал он 21 мая 1791 года претенденту на руку своей дочери Евгении, — ничто живое не может существовать без предков, но, что касается благородного сословия, то отныне родовитые предки не будут оказывать влияния на судьбу своих потомков: каждый получит то, что заслуживает по закону, конституции и разуму, главное — разуму, столь часто попиравшемуся в наших готических институтах!»

Но всего годом ранее он был глубоко потрясен отменой всех дворянских титулов. Письмо Бомарше к жене, лечившейся на водах в Сент-Амане, вполне созвучно знаменитой реплике Мирабо журналистам, которые, во исполнение известного декрета, стали называть его просто Рикети: «Этим своим Рикети вы уже три дня сбиваете с толку всю Европу».

«Что с нами будет, дорогая? Вот мы и утратили все наши звания. У нас остались только фамилии, без гербов и ливрей! О праведное небо! Какое расстройство! Позавчера я обедал у г-жи де Ларейньер, и мы обращались к ней как к г-же Гримо, коротко и без всяких дополнений. Его преосвященство епископа де Родеза и его преосвященство епископа д’Ажана мы называли в лицо господин такой-то; не сохранив ничего, кроме своего имени, мы все выглядели как на выходе с какого-нибудь зимнего карнавала в Опере, когда маски уже сняты.

Я доказал в воскресенье, что поместье, именуемое Бомарше, мне больше не принадлежит и что декрет, требующий отказа от прозваний по землевладению, не распространяется на имена, кои берет человек, вступая на боевое поприще, а именно под прозванием де Бомарше я всегда побеждал своих трусливых недругов».

Это стремление побеждать своих противников всегда было свойственно Бомарше; продолжая бороться за свободу, он вдруг осознал, что Законодательное собрание могло бы решить в его пользу старый и до сих пор незавершенный спор об авторском праве, так как. будучи результатом труда, право писателя на его произведение получало шанс быть официально признанным именно в тот момент, когда народные избранники намеревались узаконить право французов на частную собственность, ибо незыблемость этого права признавалась всеми слоями французского общества, что нашло свое отражение в наказах депутатам Генеральных штатов.

Действия, предпринятые против труппы «Комеди Франсез» еще в 1777 году, не увенчались успехом, как надеялись драматурги, подписавшие совместную петицию. 9 декабря 1780 года в ответ на их ходатайство вышел королевский указ, устанавливавший принципы расчетов театра с авторами. В пользу последних было закреплено следующее:

1. Отныне труппа «Комеди Франсез» была обязана включать в подлежащую дележу сумму сборов не только прибыль, вырученную от продажи билетов в кассе в день спектакля, но и все другие виды доходов, как то: бронирование ложи заранее, годовой или пожизненный абонемент и т. д.

2. Король дал драматургам даже несколько больше, чем они того требовали, ибо определил, что от суммы сборов им причитается не девятая, а седьмая часть.

Но эти положения, удовлетворявшие требования авторов, сформулированные в свое время Бомарше, практически перечеркивались другим пунктом указа, согласно которому пьеса переходила в собственность театра, если сумма сборов от нее оказывалась меньше 2300 ливров зимой и 1200 летом, тогда как прежде этот порог был соответственно 1800 и 800 ливров. Поскольку не составляло никакого труда сделать так, чтобы в какой-то из дней сумма сборов не достигла неоправданно завышенной планки, демарш драматургов в общем-то обернулся против них же самих. Одним из немногих авторов, выигравших от этих нововведений, оказался Бомарше в связи с успехом его «Женитьбы Фигаро». Несмотря на собственный выигрыш, Бомарше не прекратил борьбы за общие права и в качестве председателя созданного им Общества драматургов множество раз вступался за своих собратьев по перу, которых частенько оставляли ни с чем.

Революция могла положить конец этому бесправию. В Национальное собрание была направлена петиция, составленная Бомарше, Лагарпом и Седеном; народные избранники признали авторское право драматургов и отменили привилегии, данные «Комеди Франсез», а 13 января 1791 года приняли декрет о том, что произведения живых авторов не могут быть поставлены ни одним государственным театром без их на то согласия.

Для Бомарше этот декрет стал настоящим профессиональным успехом, ибо он обеспечивал драматургам то, за что Пьер Огюстен не прекращал бороться все эти годы — защиту их авторских прав. Отныне пьеса не могла перейти в общественную собственность при жизни ее автора, и, кроме того, нельзя было поставить какое-либо произведение, не заплатив тому, кто его написал, его законную долю от театральных сборов.

Это решение обрадовало далеко не всех. В бумагах Бомарше найдено множество писем с протестами от директоров театров, заявлявших, что, несмотря на декрет, они будут ставить пьесы без всякого на то разрешения и отчисления процента авторам.

Бомарше не прекращал начатой им борьбы до того самого дня, когда положение об авторском праве обрело силу закона, это произошло 19 июля 1792 года после его принятия Законодательным собранием. С тех пор созданное им Общество драматургов продолжает свою плодотворную деятельность.

К словам Вольтера, которые Бомарше любил цитировать министрам: «Литература — это первое из искусств, но последнее из профессий», следует добавить комментарий самого Пьера Огюстена, написавшего еще в 1780 году герцогу де Дюра:

«По-моему, было бы гораздо лучше, если бы писатель честно жил за счет признанных плодов своего труда, то есть своих произведений, а не бегал за должностями и пенсиями, которые нужно долго выпрашивать, но в результате можно остаться ни с чем. Режим, при котором у писателя нет другого господина кроме публики, все же наименее аморальный, хотя и при нем не исключены дискриминация, несправедливость и протекционизм».