Николай Попель - В тяжкую пору

- Откуда вы, Петренко?

- От Герасимова. Я там с разведчиками весь день.

- Как вернулись? Младший лейтенант уверяет, что нельзя пробиться, лес горит.

- Правду доложил младший лейтенант. Я ехал кругом, через полосу Мишанина.

- Мишанина?

- Товарищ бригадный комиссар, может быть, пройдем в сторону.

Мы сели под деревом.

- Неладное происходит, - продолжал Петренко. - Дивизия Мишанина ушла с передовой.

- Как ушла?

- Вроде приказ был.

- А Герасимов?

- Герасимов на месте. Приказа на отход не получал. По дороге несколько раз натыкались на мишанинских бойцов. Бредут как попало. Командиров не видно. Говорят - всех побило. Уверяют, что генерал Мишанин приказал отступать на Броды, а сам вместе с командиром корпуса сдался в плен.

- Вы, Петренко, верите этому?

- Что отходит дивизия, не верить не могу. Своими глазами видел.

- А насчет плена?

- Разрешите закурить?

Не спеша, склонившись набок, достает из кармана коробку, задумчиво мнет папиросу, стучит по крышке.

- Чего молчите, Петренко?

Пряча в ладонях огонек, майор закуривает.

- Не знаю, - может правда, может - нет. Не видал, как сдавались. Но и на дороге тоже не встречал. А бойцы в один голос: генералы в плену...

На поляне появлялись все новые и новые люди, из тех, что вчера утром, накануне атаки, были направлены из штаба в полки. Больше не приходилось сомневаться: дивизия Мишанина, которая днем вышла к Берестечко, оставила ночью свои позиции и откатилась к Бродам. Наконец-то ясно, почему немцы с неистовой яростью бомбят этот городок...

Миновало примерно с час, и на опушке уже сотни полторы бойцов и командиров из штабных подразделений корпуса, из батальонов и полков дивизии Мишанина. В ночной суете люди сбивались с дороги, блуждали по лесу, натыкались на нас и, обрадованные, оставались на бывшем КП.

Мы с Петренко организовывали оборону. Бойцы обживали старые окопы, рыли новые. Петренко покрикивал, ругался, гонял из конца в конец.

- Не лепите окопы один к другому. Чтобы было как в том анекдоте: "Бедному человеку проехать негде".

- Что за анекдот, товарищ майор? Рассказали бы... В такой просьбе Петренко никогда и никому отказать не может. Пусть самая неподходящая обстановка, пусть только что ругался на чем свет стоит...

- Заснул мужик в телеге, на столб телеграфный наехал и заорал: наставили столбов, бедному человеку проехать негде.

Петренко пробует извлечь из анекдота мораль и натужно подтягивает его к нашим обстоятельствам.

- Как фашисты полезут - всюду окопы - негде бедному человеку проехать.

- Послушайте, Петренко, - тихо говорю я, - ведь это совсем не из той оперы.

- Да я и сам чую... Говорю так... для поднятия духа... Но у меня дух "не поднимается". Время идет, небо становится серым, а я по-прежнему ничего не знаю о положении корпуса, не знаю, где штаб, где Рябышев, Мишанин. Могу поверить в самое плохое и страшное, но не верю, что генералы сдались в плен. Если бы еще говорили, раненые попали, а то "сдались сами". Нет, это исключено.

- Петренко, командуйте обороной. Я еду на дорогу, постараюсь узнать что-нибудь.

Петренко смотрит на меня в упор.

- Вы уверены: дорога свободна?

- Не уверен, потому и еду.

Ночь на исходе. Но рассвет приходит вяло, нерешительно. Солнцу не пробить толщу туч. И вдруг грянула накапливавшая всю ночь силы гроза. Капли, крупные, тяжелые, каждая с вишню, разбиваются о броню.

Мы идем на север, параллельно дороге. В чаще настолько темно, что приходится включить фары.

Начинается лес, в котором с вечера буйствовал пожар. Сейчас огонь ослаб. Дождь заливает его. Но ветер пытается оживить. В одних местах чернеют источающие удушливый дым головешки, недогоревшие стволы, кустарник, в других весело вьются по ветру оранжевые хвосты.

Едкий дым заползает в танк. Через открытую башню хлещет вода. Шевченко, не переставая, кашляет. Но все понимают: люк нельзя опустить, надо смотреть и смотреть.

Я промок до нитки. Повязка на голове, словно компресс. Да и что толку от этой грязной, пропитанной водой тряпки! Поднимаю руку поправить повязку и чувствую, что она совсем расползлась. Да пропади ты пропадом!

Мокрый бинт повис на ветке...

Чудится отдаленный шум моторов. Приказываю остановиться. Прислушиваемся. Коровкин не сомневается.

- Танки, товарищ бригадный комиссар!

Да, танки. Только чьи?

Кожаные подметки скользят по влажной броне. Спрыгиваем на землю, делаем шагов сто, раздвигаем кусты и следим за дорогой. Бойцы небольшими группами бредут на юг. Не обращают внимания на нарастающий гул. Значит, танки наши.

Вот и головная машина. Смотрю и не верю глазам своим. На башне жирная белая цифра - "50".

Забыв обо всем, размахивая маузером, выбегаю на дорогу.

- Стойте,стойте же!

Танк резко, со скрежетом затормозил.

Прошло менее суток с того часа, когда мы вместе с Волковым шли в атаку. Сейчас его нелегко узнать. Бледный, перепачканный, с запекшейся на щеке кровью, в рваном комбинезоне.

- Прикрываем отход дивизии.

Мимо нас, огибая "тридцатьчетверку" командира, проходят другие танки.

Волков односложно, устало отвечает на мои вопросы. Трет ладонью широкий, с залысинами лоб.

- В два с чем-то получили приказ командира дивизии немедленно начать отход на Броды - Почаев - Подкамень. К рассвету сосредоточиться в районе Подкамень.

- Кто передал приказ?

- Начальник штаба Попов, по радио. Сам слышал.

- Генерала Мишанина видели?

- Нет.

- Генерала Рябышева?

- Нет.

- Где штаб дивизии?

- Не знаю.

- Штаб корпуса?

- Не знаю. Связи ни с кем не имею.

- Петр Ильич, тебе ясно, почему отходим? Волков глядит под ноги.

- Товарищ бригадный комиссар...

- Не хочешь отвечать.

- Я привык исполнять приказы.

- Ты не смотришь мне в глаза, потому что не веришь в обоснованность приказа.

- Да, мне не все ясно. Зачем наступали, клали людей... Возможно, у фронтового командования есть свои соображения...

- А ты знаешь, что Васильев и Герасимов на старом месте?

- Не может быть!

От вялой подавленности Волкова не осталось и следа.

- Так мы же их на съедение Гитлеру отдаем...

- Товарищ Волков, приказываю прекратить отход, занять оборону. На юго-западной окраине леса, на месте КП корпуса, держит оборону группа майора Петренко. Свяжитесь с ней.

- Есть! - Волков ожил, потом раздумчиво произнес: - Как бы вам, Николай Кириллыч, не вмазали за это... Приказ-то как будто фронтовой.

- Поживем, увидим. Я еду в Броды... В случае чего - держите дорогу до последнего...

Рассвет взял свое. Все усиливавшийся ливень оборвался неожиданно, как разговор на полуслове. Миновав кладбище, танк вошел в Броды. Дождь прибил пыль, потушил пожары. Лишь кое-где с шипеньем догорали куски бревен и досок. Улицами не проедешь. Воронки, кирпич, балки и трупы. Трупы - на мостовой, на тротуарах...