Аркадий Белинков - Распря с веком. В два голоса

На пути из Польши в Югославию мы несколько дней провели в Венгрии. Преподаватели славянского департамента — на сей раз Будапештского университета — показали нам оба города: и Буду, и Пешт, а также угостили гуляшом, который кипел прямо на столе, подогреваемый синим пламенем. С интересом они выслушали наши рассказы о Праге и о Варшаве и сами рассказали о венгерском восстании 56-го года. Казалось, они были довольны своим настоящим и подарили нам афоризм: «Венгрия — самый веселый барак в лагере социализма».

Наконец мы добрались до Белграда. Нас никто не встречал. Надо было позаботиться о ночлеге. Мы поступили так, как действуют москвичи, снимая подмосковные дачи, — методом опроса — и в первый же день нашли квартиру. Квартира находилась в многоэтажном доме на пятом этаже без лифта. Мы уходили с утра и возвращались к вечеру, чтобы карабкаться наверх только один раз.

Аркадий — свободный художник, а я разъезжала по Восточной Европе, используя внеочередной отпуск, который получила при условии, что ознакомлюсь с методами работы на местных телестудиях. Побывав в Польше, Чехословакии, Венгрии, я уже убедилась, что Московское телевидение не может воспользоваться опытом Восточной Европы, даже если бы и очень захотело. Задача нашего руководства — оградить зрителей от «тлетворного» влияния Запада, а тут только и знали, что подключаться к западным развлекательным программам. На второй день по приезде в Белград — надо же отделаться — я отправилась в редакцию телевидения и неожиданно натолкнулась там на «советского представителя», о существовании которого не подозревала даже моя телевизионная начальница. Встреча оставила неприятный осадок.

Следующий день подарил еще один сюрприз. В наше временное жилище вторгся с наилучшими намерениями сербский поэт N, хотя никаких контактов с местными литераторами мы еще не наладили. Пожилой сухощавый господин, задыхаясь, примчался на пятый этаж приветствовать дорогих «советских коллег». Скоро ему стало ясно: коллеги — антисоветские. На кухне, где мы его принимали, между хозяином и гостем (кто — гость, кто — хозяин, в этой ситуации не поймешь) началась дискуссия, потом спор, потом ссора, потом крик. Вот-вот дело дойдет до… нет, не до рукопашной, до инфаркта или у одного из спорящих, или у обоих. Когда наш незваный посетитель с пеной у рта (преувеличенно) и с гневными восклицаниями (в самом деле) кубарем (в переносном смысле) скатился с лестницы, нам стало тревожно.

Через несколько дней мне опять понадобилось зайти на местное телевидение. К этому времени подоспело предупреждение: «советский представитель», скорее всего, кагэбэшник. Но вопреки такой репутации он серьезно озаботился нашей судьбой. Сердито предупредив, что о скандале на кухне известно в советском посольстве, он отругал меня за то, что мы распустили языки, и посоветовал поскорее смыться из Белграда. Но уехали мы не сразу и потом дважды в Белград возвращались. Аркадий искал подходящие знакомства и все ближе подходил к осуществлению своей мечты.

В Югославии мы чувствовали себя совсем как дома: постоянно слышали заверения в любви к русским братьям и от случайных встречных на улице, и от профессионалов в области искусства и литературы. Неприятие советского режима (незаметное на первый взгляд) в этой стране мирно сосуществовало с вековой памятью о древних славянских связях.

Нам посчастливилось познакомиться с редактором журнала «Могучность» Живко Ельчичем и побывать у него дома. Обаятельный, тонкого ума человек, он показал нам свою коллекцию греческих амфор, поднятых ныряльщиками со дна Средиземного моря. Они были облеплены ракушечником. Под ослепительно белой, слегка деформированной, шероховатой их поверхностью угадывались безупречные классические формы… Тайна, мистика… Уникальное собрание было национализировано, но в отличие от советских порядков владельцу разрешили держать экспонаты дома.

Полюбовавшись на исторические сокровища, мы обратились к злободневным вопросам. «Русские — наши братья, — повторяет и повторяет Ельчич, — а американцы — чужие». — «Ну, хорошо, — говорит Аркадий, — а если оккупация?» — «О, тогда, — без обиняков отвечает он, — тогда я брошусь в Средиземное море и поплыву к берегам Америки!» Такая тогда была расстановка сил. После бомбежек девяносто девятого года, думаю, — не поплывет.

Блуждая по Белграду, мы однажды столкнулись с бегущей возбужденной толпой. Один, с искаженным в ужасе лицом, что-то кричал, унося ноги, другой бесстрашно совал в руки встречных прохожих листовки. Недалеко раздавались щелкающие выстрелы. С листовками в руках мы повернули к себе. К вечеру выяснилось, что перед дворцом Тито палили по студенческой демонстрации, целясь в ноги. Чтобы далеко не убежали? Передали ли эту новость по Югославскому телевидению, неизвестно. Третий раз я туда не пошла, а телевизора на нашем пятом этаже не было.

Становилось очевидным: надежды Восточной Европы на обновление преждевременны. Наша социалистическая родина была на страже.

Сгущались тучи и над нашими головами. В Югославии нас догнал майский номер «Литературной газеты» со статьей «Своевольные построения и научная объективность». Автор статьи напирал на «волюнтаристский» подход Белинкова к фактам советской литературы и истории революции. Волюнтаризм — обвинение политическое, как до того — ревизионизм, а до того космополитизм, а еще раньше троцкизм и другие «измы». Оживала старая, сталинского времени схема: проработка в прессе, исключение из партии или комсомола (если жертва в одной из этих организаций состояла), увольнение с работы (независимо от партийной принадлежности), арест. В этой схеме Аркадий стоял на первой ступеньке, и с нее надо было немедленно соскочить.

Так или иначе, травля в прессе началась, значит, печатный станок в своей стране на долгое время недоступен, а рукопись уже за границей.

Обдумывая наше положение, едем в Загреб. Если бы не тупик, в котором мы оказались, какой приятной была бы эта поездка! Бронислава, такая заботливая и все понимающая, показала нам город и окрестности, познакомила с оппозиционно настроенными писателями. Они отвезли нас к границе с Австрией и объяснили, «как это делается». Мы пристально вгляделись в синеющие вершины Альп. Там пролегали тропы, по которым можно было бы уйти из нашей ловушки. Горы были неправдоподобно высокие и подъемы, без сомнения, крутые. Аркадий понял, что такой маршрут он одолеть не сможет. И тогда в его памяти всплыл ответ на вопрос, услышанный год назад в Уяздовских аллеях. Должно быть, и здесь можно беспрепятственно войти в иностранное посольство. Мы войдем в американское.

Настал день, когда мы были предоставлены самим себе. Осматриваем Загреб без провожатых. Ноги ведут нас к Американскому культурному центру. Два дня назад Бронислава беспечно указала нам на его серое здание с большими окнами. Подходим. Останавливаемся. «Сейчас или никогда». Внутри что-то обрывается. Наша судьба переламывается. Судьба судьбой, но тревожит и легкопредставимая реальность: кто теперь будет следить за нами? Кто, кому, что передаст, кто нас продаст, кому выдаст? Входим. Дали знать девушке за стойкой, что нужен главный. Нас провели к начальнику.