Владимир Беляев - Свет во мраке

Дети, бегавшие ранее по улицам то там, то здесь, в первые дни января 1943 года исчезли вовсе. Лишь изредка в тишине безмолвной улицы, по которой, опустив голову, с лицом, давно забывшим, что такое улыбка, шёл человек с нарукавной «опаской», навстречу ему из какой-нибудь подворотни выглядывала детская взлохмаченная головка и шептала:

— Макагиги! Цианка! Макагиги! Цианка!

Весь «товар» у маленького продавца, добывающего для своих родителей пару злотых на «черну годину», помещался на замусоленной кепке. Лежали там на подстеленных бумажках серенькие маковники — макагиги и рядом с ними мирно соседствовали ампулки с цианистым калием — очень популярное средство для замены мучительного уничтожения смертью более лёгкой, быстрой и простой.

«Цианкой» торговали, как семечками. Поговаривали, что сами фашисты сплавляют большими партиями в гетто, через еврейских милиционеров, этот ходкий, ускоряющий выполнение их замысла, страшный товар.

Не только от Израиля Хутфера, но и от ему подобных изменников гестапо узнавало и догадывалось, что сооружение потайных убежищ — в полном разгаре. И, чтобы не дать несчастным опомниться, чтобы сделать ненужными их усилия, обрушивается на гетто январская акция на «нелегальных».

Длится она всего два дня: 5 и 6 января 1943 года, но методы её проведения превосходят по своей жестокости и масштабам все известные доселе. Раньше узников гетто уничтожали за пределами лагеря — на Песках, в конце Лычаковской улицы; многих отвозили в таинственный Белзец. Тяжесть смягчалась последней искоркой надежды: а вдруг их отрядили на работы? Может быть, они ещё живы и строят укрепления под Москвой? Или уехали в Чили в обмен на немецких военнопленных, возвращённых рейху Англией и Америкой?

Во время акции на «нелегальных» истребление тех, у кого не было спасительного документа, происходило на глазах.

Акцию проводил оберштурмфюрер СС Вилли Вепке, заменявший временно Эриха Энгеля, отбывшего в отпуск. Гестаповцы, сопровождающие Вепке, стреляли в квартиры, поджигали целые дома, находили несчастных в дымоходах, в подвалах, в простенках.

Из своего окна Игнатий Кригер видит, как гестаповец, взобравшись на крышу дома 55 по Джерельной, громыхая по кровельному железу коваными сапогами, догоняет нескольких малышей. Те пытаются спастись от преследователя на самом краю крыши, у водосточных труб. Гестаповец подползает к ним, изогнутой палкой хватает их за ноги. Дети плачут, кричат, уже над самой пропастью, цепляясь за изогнутый бортик рынвы. «Дядя, не бей! Дядя, я же тебе ничего не сделал! Прости меня!» — кричит истошным голосом самый маленький из «нелегальных», уцепившись высохшими ручками за ржавую жесть. Но гестаповец, распластавшись на крыше, бьёт малыша палкой по рукам. Раз! Другой! Третий! Наотмашь бьёт по синим детским пальцам, закусывая губы от напряжения. И так до тех пор, пока дети, один за другим, не летят со страшным криком вниз, на холодную и жёсткую мостовую.

Казалось бы, «задание» выполнено. Но для «очистки совести» гестаповец, покидая чердак, швыряет в самый дальний его угол бутылку с зажигательной смесью. Пока он спускается вниз, пламя охватывает стропила и выгоняет на крышу ещё одного «нелегального». Это мальчик лет девяти в цветастой рубахе, видимо, сшитой ему матерью из нижней наволочки.

Но и здесь, под открытым небом, для него нет спасения. Огонь лижет кровельное железо изнутри. Багровые языки пламени вырываются из слуховых окон. Мальчик взбирается на брандмауэр. Совсем низко над ним, в молочном январском небе, проплывают чёрные галки. Они испуганно каркают: сколько лет они вьют гнёзда в этих трубах, никогда ещё не видели птицы такого зрелища. Мальчик стоит там в одной рубашке, босой, боясь глядеть вниз. Он ласкает глазами проплывающих ворон и галок — ему кажется по их сочувственному карканью, что они одни остались его друзьями в этом ужасном мире. Сколько бы он дал, чтобы, как в детской сказке, подхватили они его и унесли с собой, хоть в снежные, безлюдные поля, хоть в пустыню, но туда, где нет законов гетто.

Мальчика хорошо видят снизу те гестаповцы, что подожгли дом, и среди них самый главный поджигатель — рыжий, дородный детина в очках, брезгливо вытирающий горстью снега изогнутую рукоять своей палки, которой он сбивал «нелегальных». Гестаповцы и стоящие на почтительном отдалении полицаи хохочут внизу, поодаль пожарища.

Cвиваясь, летят вниз малиновые листы кровельного железа. Пламя накаляет и брандмауэр. Мальчику уже невмоготу стоять наверху. Он пляшет от боли на раскалённых камнях, обжигающих его подошвы, он кричит от невыносимого страдания. И вот, наконец, внизу щёлкает спасительный выстрел. Гестаповцы похлопывают по плечу меткого стрелка. Подстреленный мальчик летит спиною в огонь.

С этого дня уже не было в гетто ни одной минуты покоя. Особенно после того, как в акцию на «нелегальныx» пулей неизвестного мстителя был убит заместитель Силлера унтерштурмфюрер Мансфельд. Стреляли в него из дома, объятого огнём.

Горящий дом был немедленно оцеплен. К месту убийства приехал Бено Паппе с Отто Вурмом. Они пошептались друг с другом, допрашивали Вепке, но тот недоуменно пожимал плечами и не мог им ответить ничего определённого. По-видимому, человек, стрелявший в Мансфельда, погиб в огне.

В отместку за этот выстрел гестапо немедленно ликвидировало заключённых тюрем северного района по улице Вербицкого, 41, и по улице Вайсенгофа.

И вот, наконец, наступило 19 февраля 1943 года.

Что же сулит приезд Гжимека? Слава о нём уже давно разносится по многим лагерям дистрикта Галиция. Кригер знает, что Гжимек был последним комендантом Ляцкого лагеря поблизости Золочева. Сам рейхсфюрер Гиммлер посетил накануне «ликвидации» лагерь в Ляцке и распорядился: «Оставить здесь пустое место!» Иосиф Гжимек выполнил приказ высокого начальства. Он уехал из Ляцка со своей любовницей Валли Эльгенбрехт, с кучером и помощниками. Позади остались дымящиеся развалины бараков, кровь, горы трупов в песчаных карьерах и ни одного живого заключённого.

Подобным же образом Гжимек «ликвидировал» им же самим созданное «образцово-показательное» гетто в Раве-Русской.

Гжимеку отвели было квартиру в особом привилегированном квартале СС по улице Болеслава Храброго, но комендант гетто пожелал поселиться ближе к своим узникам. Мигом для него освободили выстроенную незадолго перед войной трёхэтажную виллу по Замарстыновской. Более ста узников гетто — лучших ремесленников города — три дня и три ночи готовили особняк для «короля». Одни циклевали полы, другие красили сверху донизу масляными красками стены, третьи вставляли новые оконные рамы со стёклами, полировали перила на лестницах. Всё делалось наново — даже жирандоли и те купили на средства, отобранные еврейской милицией у обречённых.