Александр Керенский - Россия на историческом повороте: Мемуары

На следующий день меня посетил председатель палаты депутатов Дешанель. В своей изящной и высокопарной речи он долго рассуждал о нерушимых узах между Францией и патриотической Россией, о верности Франции своему союзнику, который принес великие жертвы на алтарь общего дела и т. д. Слова Клемансо он объяснял результатом нечеловеческого напряжения последнего времени. Спустя несколько дней я был приглашен к президенту Пуанкаре, который кратко и в более сдержанных выражениях повторил рассуждения Дешанеля. Но все это были пустые слова. Вскоре после этого я возвратился в Англию.

За фразой «нейтральная страна, которая заключила сепаратный мир с нашими врагами», «сорвавшейся с языка» переутомленного государственного деятеля во время обсуждения вопроса об оказании военной помощи России, явно скрывались какие-то потаенные мысли и чувства Клемансо, не имевшие ничего общего с тем, в чем стремились убедить меня Дешанель и Пуанкаре. Было ясно, что, беседуя со мной, и Ллойд Джордж и Клемансо имели что-то на уме. Но что?

А дело просто-напросто заключалось в том, что союзники стали вынашивать планы интервенции в Россию, преследуя при этом свои собственные цели, не имевшие ничего общего с интересами России, планы, которые никак не были связаны с теми переговорами, которые вели представители союзных держав со своими партнерами в Москве.

После месячного пребывания за границей я получил от российских официальных представителей надежную информацию, что в условиях величайшей секретности спешно формируются и снаряжаются два экспедиционных корпуса. Один предполагалось высадить во Владивостоке, с тем чтобы помочь адмиралу Колчаку заменить демократическую власть военной диктатурой. С такой же целью второй корпус во главе с английским генералом Пулем планировалось высадить в Архангельске.

Узнал я также, что один из тех, кто стоит за этой рискованной сибирской авантюрой, — пресловутый корниловский «ординарец» Завойко, проживавший ныне в Европе под именем «полковника Курбатова» (все необходимые документы на это имя подготовили англичане). Как не без иронии сообщил мне один весьма информированный англичанин, именно «полковника Курбатова» пригласили вместо меня в Версаль.

Дальнейшие переговоры с главами французского и английского правительства стали беспредметны, а для меня лично весьма неприятны. Моя миссия в Лондон и Париж пришла к завершению. Теперь самым для меня важным было скорейшее возвращение в Россию, с тем чтобы доложить обо всем, что я видел, слышал и сделал, находясь на Западе.

Без содействия британского правительства возвратиться в военное время из Англии в Россию было абсолютно невозможно. В начале сентября я направил Ллойд Джорджу письмо с просьбой незамедлительно предпринять шаги, чтобы дать мне возможность вернуться домой. Неделю спустя я получил от Ф. Керра ответ, в котором он от имени премьер-министра в вежливых выражениях информировал меня о том, что, к великому сожалению Ллойд Джорджа, он не может оказать мне содействие, поскольку это противоречило бы английской политике невмешательства во внутренние дела других стран. [305] Оригинал этого письма Керра я хранил в своих парижских архивах, откуда он вместе с другими документами был изъят немцами в период оккупации. Часть письма приводилась в моей книге «Издалека», опубликованной на русском языке в Париже (в 1922 году), и полагаю, что копия письма находится в Лондоне в архивах английского министерства иностранных дел.

Смысл письма был ясен. Мне не будет разрешено вернуться в Россию, поскольку я могу помешать осуществлению английских планов.

Письмо от Керра пришло как раз в те дни, когда адмирал Колчак высадился во Владивостоке. Месяцем позже в результате переворота, организованного при содействии генерала Пуля русским морским офицером Чаплиным, в Архангельске было свергнуто правительство во главе с Н. В. Чайковским, которое только что (2 августа) было создано местными демократическими организациями. [306] Все факты, касающиеся Колчака, приводятся по книге «Допрос Колчака». Л., 1925.

В середине августа я направил пространное письмо Чайковскому, в то время уже просто одному из членов нового «реорганизованного» правительства, в котором наряду с прочим писал: «То, что случилось с Вами в Архангельске, может повториться, я утверждаю это со всей категоричностью, в Уфе и Самаре».

Я уже отмечал, что вся Сибирь была свободна от большевиков. После продолжительных переговоров, 23 сентября 1918 года Уфимское государственное совещание провозгласило образование Директории, которая мыслилась как Временное всероссийское правительство, опиравшееся на союз всех тех партий, которые не признали Брест-Литовского договора, то есть социалистов-трудовиков, кадетов и организованной на юге белой армии.

В состав Директории входили Авксентьев и его заместитель Аргунов — от партии эсеров; член народной социалистической партии Чайковский и его заместитель эсер Зензинов; член Центрального комитета партии кадетов Н. Астров и его заместитель В. Виноградов (тоже кадет); генерал Алексеев и его заместитель генерал Болдырев; а также председатель Сибирского регионального правительства кадет Вологодский. [307] Позднее по некоторым причинам Астров и генерал Алексеев уже не принимали участия в работе Директории.

В период формирования нового правительства в Самаре, а позднее в Уфе с теми из нас, кто находился за границей, поддерживался самый тесный контакт. Однако когда под угрозой большевистско-германского продвижения Директория была вынуждена переместиться в Омск, все контакты были практически утрачены.

Осенью британское и французское правительства выступали, по крайней мере с виду, за признание Директории в качестве законного правительства России.

Приблизительно в середине октября я получил телеграмму от Авксентьева, сообщавшего, что они ждут от меня вестей. Видимо, мои письма в Омск, так же, как их ко мне, не доходили по адресу. С этой телеграммой я тут же отправился в посольство к Набокову и попросил разрешить мне направить посольским шифром мой ответ Авксентьеву.

Что произошло во время этой встречи, описано самим Набоковым в его книге «Испытания дипломата», откуда я и привожу цитату: «Английское правительство склонялось к официальному признанию Директории. Дабы облегчить сношения с этою первою серьезною орган и заимей для борьбы с большевиками, приблизительно в середине октября 1918 года мне вновь было представлено право посылать шифрованные телеграммы в Омск и своим коллегам за границею. Керенский, имевший некоторые связи в министерстве иностранных дел, узнал об этом и немедленно обратился ко мне с требованием предоставить ему шифры для передачи его осведомительных телеграмм. В подкрепление своего требования он предъявил мне полученную от председателя Директории Авксентьева телеграмму, гласившую, что его осведомление «ожидается». Так как в письме ко мне министерства иностранных дел, извещавшем о разрешении посылать шифрованные телеграммы, было определенно указано, что разрешение это дается «как знак особого личного доверия ко мне» и что я буду пользоваться этим шифром только для передачи моих политических и деловых телеграмм, и ввиду того, что передача политического осведомления от безответственных лиц правительству путем посольского шифра противна элементарной дипломатической этике и притом практически вредна, порождая разногласия, — я отказал Керенскому в шифре. Беседа наша была весьма тягостною. Керенский, не вполне в то время понимая, что политическая роль его в России безвозвратно окончена, принял крайне резкий тон, ссылался на свою «силу», упрекал меня в «пособничестве козням англичан» и тому подобное. Он выказал, при этом, мало самообладания и много злобы.