Владимир Радзишевский - Между жизнью и смертью: Хроника последних дней Владимира Маяковского

Играли молча. Маяковский проиграл десять рублей, расплатился и заявил, что больше играть не будет. Ушел в другую комнату и стал ходить там взад-вперед.

«Меня это поразило, — вспоминал Роскин. — На него это совсем не было похоже. Он ведь никогда не оставлял партнера в покое, если имел возможность отыграться, и играл всегда до тех пор, пока партнер не отказывался сам играть, а когда у него не оставалось денег, он доставал бы их, спешно написал стихи, чтобы иметь возможность отыграться. Я понял, что он в очень плохом настроении».

По Роскину, Катаев появился только в половине десятого. Затем он выскочил на Сретенку за вином. Принес шампанского.

Около десяти зазвонил телефон. Михаил Яншин попросил разрешения прийти с Вероникой Полонской и Борисом Ливановым. Они были на бегах и только сейчас возвращаются. Раньше вместо Ливанова третьим бывал Маяковский.

Последним, ближе к полуночи, закончив редакционные дела, заглянул журналист Василий Александрович Регинин [90] Регинин Василий Александрович (1883–1952) — журналист, организатор печати; в 1928 напечатал в журнале «Тридцать дней» роман И. А. Ильфа и Е. П. Петрова «Двенадцать стульев»; был у В. П. Катаева в ночь с 13 на 14 апреля 1930 года, накануне самоубийства Маяковского, когда тот, не помня себя, объяснялся с В. В. Полонской. . До революции он издавал развлекательный журнал «Аргус», сотрудничал в солидных «Биржевых ведомостях», редактировал желтый «Синий журнал». Когда интерес к «Синему журналу» стал падать, редактор пообещал, что выпьет кофе в клетке с тиграми и напечатает в журнале репортаж об этом. И действительно на очередном представлении в петербургском цирке Чинизелли [91] Чинизелли — семья цирковых артистов и предпринимателей из Италии. Гастролируя в России, итальянцы остались здесь в 1869. Основатель династии Гаэтано Чинизелли (1815–1881) построил в 1877 в Петербурге на берегу Фонтанки первое в столице каменное здание для цирка и назвал его родовым именем. В 1918 потомки Гаэтано покинули Россию, но цирк сохранил название. на арену выкатили огромную клетку и загнали в нее тигров. Когда они улеглись, Регинин приоткрыл дверцу, тихонько вошел внутрь, сел за столик и выпил чашку кофе с пирожным. Тигры лениво смотрели на него и только, когда он вышел, щелкнув дверцей, кинулись ему вослед на прутья клетки.

В 1928 году стараниями Василия Александровича в журнале «Тридцать дней» был напечатан роман Ильи Ильфа [92] Ильф Илья Арнольдович (1897–1937) — писатель, соавтор Е. П. Петрова по романам «Двенадцать стульев» (1927), «Золотой теленок» (1929–1930) и др. и Евгения Петрова [93] Петров Евгений Петрович (1903–1942) — писатель, соавтор И. А. Ильфа по романам «Двенадцать стульев» (1927), «Золотой теленок» (1929–1930) и др.; брат В. П. Катаева. «Двенадцать стульев», от которого отказывались другие журналы и издательства. Возможно, это и сблизило Регинина с Валентином Катаевым — братом Евгения Петрова. В начале 80-х я был в квартире Регинина у Красных Ворот, по-моему, в Орликовом переулке. Он сам давно умер, но там жила его дочь, хранившая архив отца. Меня поразило большое письмо Михаила Зощенко [94] Зощенко Михаил Михайлович (1894–1958) — писатель; был знаком с Маяковским; вспоминает его в книге «Возвращенная молодость» (1933). , который спокойно отказывался от издания своей книги, если нельзя будет выполнить его условия.

Валентин Катаев, его жена и теща, Владимир Роскин, Владимир Маяковский, Михаил Яншин, Вероника Полонская, Борис Ливанов и Василий Регинин — вот и все, кто был в ночь с 13-го на 14-е апреля 1930 года на квартире Катаевых в Малом Головином переулке. Вероника Полонская и Владимир Роскин называют еще Юрия Олешу, который дружил с Катаевым и часто у него бывал. Но сам Олеша [95] Олеша Юрий Карлович (1899–1960) — писатель; друг В. П. Катаева; сохранил свидетельства о Маяковском в дневниках («Книга прощания», 1999). в письме Всеволоду Мейерхольду от 30 апреля 1930 года сообщает, что последний раз видел Маяковского на диспуте о «Бане» в Доме печати, где, кстати, сидел рядом с Мейерхольдом. Диспут состоялся 27 марта. И дальше:

«Известно такое: вечером накануне смерти Маяковский был у В. Катаева. Как раз я не был там».

Когда вместе с Яншиным и Ливановым появилась Полонская, Маяковский, который ее искал и наконец дождался, стал еще более мрачным и взвинченным. Вопреки обыкновению, он не поддерживал словесную игру, не нападал и не защищался. Ничем не рискуя, его стали задирать. Особенно старался Ливанов: положение обязывало.

— Маяковский, все хорошие поэты скверно кончали: то их убивали, то они сами убивали себя. Когда же вы застрелитесь?

Маяковский ничего не ответил, резко встал из-за стола и вышел в соседнюю комнату. Хозяйка дома не выдержала:

— Зачем вы его обижаете? Вы разве не видите, что он сам не свой?

Тогда Валентин Катаев нарочито громко, чтобы было слышно за стенкой, хохотнул:

— Что ты беспокоишься? Маяковский не застрелится. Эти современные любовники не стреляются.

Маяковский вернулся, сел за стол, вынул записную книжку в добротном переплете, что-то черкнул, вырвал лист, смял его и через Роскина передал Полонской. Она улыбнулась, но ничего не ответила. Тогда он написал другую записку, точно так же вырвал ее, смял и передал через Роскина.

«Мне показалось странным, — вспоминал Владимир Роскин, — что человек, который так любит и ценит добротные вещи, прочные ботинки, хорошее перо, который становится на колени, чтобы ему вернули любимую авторучку, сейчас рвет, не жалея, из такой книжки листы. Видно было — сильно нервничал».

Катаев запомнил, что Маяковский переписывался с Полонской на картонках, выломанных из конфетной коробки. Он бросал их через стол жестом игрока в рулетку. Когда конфетная коробка была уничтожена, они отрывали клочки бумаги от чего попало и «продолжали стремительную переписку, похожую на смертельную молчаливую дуэль.

Он требовал. Она не соглашалась. Она требовала — он не соглашался. Вечная любовная дуэль».

Вероника Полонская коробки из-под конфет не помнит:

«Мы стали переписываться в записной книжке Владимира Владимировича. Много было написано обидного, много оскорбляли друг друга, оскорбляли глупо, досадно, ненужно».

«Потом Владимир Владимирович ушел в другую комнату, — продолжает Вероника Витольдовна, — сел у стола и всё продолжал пить шампанское. Я пошла за ним, села рядом с ним на кресло, погладила его по голове. Он сказал:

— Уберите ваши паршивые ноги.

Сказал, что сейчас в присутствии всех скажет Яншину о наших отношениях. Был очень груб, всячески оскорблял меня. Меня же его грубость и оскорбления вдруг перестали унижать и обижать, я поняла, что передо мною несчастный, совсем больной человек, который может вот тут сейчас наделать страшных глупостей, что Маяковский может устроить ненужный скандал, вести себя недостойно самого себя, быть смешным в глазах этого случайного для него общества.