Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Платов, не выносивший, если сплетни, интриги и секреты — и без него (кто же интриганам добрый совет даст?), страшно всеми этими делами интересовался. И еще одно обстоятельство — прибежали к нему остававшиеся в 1-й армии верные казаки и пошептали на ухо, что французы тайком предлагают Дону от России отложиться и сулят признать Дон вольным государством, а они, казаки, не зная, чья возьмет, и какова будет платовская воля, отвечали пока уклончиво. Платов поусмехался, кивнул молча и казаков отпустил.

Ох, как много теперь от него зависело!

И то ли Ермолов его «накрутил», то ли еще Багратион, то ли сам себя возомнил незаменимым, но, встретившись с Барклаем, стал Платов грубить:

— Я никогда не надену более русского мундира, потому что он сделался позорным.

Твердо встал в один ряд с Ермоловым и Багратионом. Но казаки — это казаки, а русские — это русские. Багратион по дружбе рассказал Ермолову, как Платова «на поводке» держал, графским титулом поманил, а Ермолов, верный друг, еще кому-то. Так и до Барклая дошло…

Корпус платовский раздергали, три полка туда, три — сюда, три — еще черт-те куда. А за спиной Платова сел Барклай царю писать: «Генерал Платов в качестве командующего иррегулярными войсками облечен слишком высоким званием, которому не соответствует по недостатку благородства характера. Он эгоист и сделался крайним сибаритом. Его казаки, будучи действительно храбрыми, под его начальством не отвечают тому, чем они должны были быть… При этих обстоятельствах было бы счастьем для армии, если бы Ваше Императорское Величество соблаговолили найти благовидный предлог, чтобы удалить его из нее. Таковым могло бы быть формирование новых войск на Дону или набор полков на Кавказе, с пожалованием ему титула графа, к чему он стремится больше всего на свете. Его бездеятельность такова, что мне приходится постоянно держать одного из моих адъютантов при нем или на его аванпостах, чтобы добиться исполнения предписанного.

Государь, я осмеливаюсь просить Вас о принятии этой меры потому, что она сделалась безусловно необходимой для блага службы…»

Платов и впрямь увлекся идеей получить графский титул, только об этом и думал. Вот уж нашел Багратион струнку! Ермолов, по примеру Багратиона, стал использовать то же и получал наслаждение, когда Платов при всей своей хитрости, не умея скрыть нетерпеливых ожиданий, всякий раз спрашивал его о получаемых повелениях Императора и какие кому вышли награды.

В день, когда Барклай писал царю письмо с просьбой убрать Платова из армии, Платов стоял с полками в местечке Выдра и сам писал письмо — Императрице Марии Федоровне. Поздравлял Ее Величество с днем тезоименитства, сообщал, что здоров, но писать не мог, «ибо с 16-го числа прошлого июня находился в ежесуточном движении не сходя с лошади». Благодарил за присланную корпию, отчитывался, чьи раны она облегчает. «Об одержанных мною… победах описывать я не распространяюсь, уверен, что Ваше Величество изволит увидеть из ведомостей; у меня же, благодарение Богу, урону очень мало».

Наконец командующие договорились и пошли вперед. Платов, выдвинутый в авангард 1-й армии, опять отличился, при Молевом Болоте крепко побил кавалерию графа Себастьяни, старого знакомца.

Но под деревней Гаврики сбились с французского следа, велел Барклай остановиться. Заругались командующие опять.

Барклай сидел посреди двора на бревнах, приготовленных для постройки, Багратион же большими шагами двор из угла в угол мерил:

— Ты немец! Тебе всё русское нипочем…

— Ты дурак, — вяло отвечал ему Барклай, — и сам не знаешь, почему себя ты называешь коренным русским…

Занятнейшая сцена!..

Ермолов стоял у ворот и отгонял любопытных:

— Главнокомандующие очень заняты и совещаются между собой.

Разругались окончательно. Барклай стал холоден и невежлив, Багратион — груб и колок. Барклая среди своих иначе, как «маршал Даву», не называл. Начальник штаба 2-й армии граф де Сен-При натравливал князя на Барклая и заодно копал под Ермолова.

Армия, издерганная беспрестанной сменой распоряжений, возроптала. Ермолов, на опыте осознав верность вечного принципа — один плохой командующий лучше, чем два хороших, — начал сглаживать…

Бонапарт не стал ждать, пока вожди договорятся, и чуть было не отрезал обе армии от Смоленска и от Московской дороги. Войско его таяло, потому и торопился он догнать и навалиться всей массой, пока силами превосходит. Смоленск русские оставили…

В войсках открыто говорили об измене. Платовские ребята брали пленных, и те рассказывали, что все русские планы Наполеону известны, что к полякам в лагерь приезжают офицеры в русской форме и русских начальников ругают. Барклай заподозрил польских князей и графов, коих много было на русской службе, «русская партия» — немцев.

К Платову в арьергард приезжал Ермолов узнавать подробности. Ругали с Матвеем Ивановичем Барклая и его окружение. Особо досталось Вольцогену, которого Ермолов называл «wohlgezogen» (хорошо воспитанный): «О, сей тяжелый немецкий педант! Сидит, как паук!..»

Платов, веселый и небрежный, сказал:

— А ты пришли ко мне этого педанта, я его в передовую цепь пошлю с проводником, он оттуда хрен вернется. Еще б Жамбара с ним вместе…

Ермолов посмеялся, сказал, что на такие шутки могут и обидеться, и уехал. Письмоводитель Платову заметил:

— Зря ты, Матвей Иванович, насчет Вольцогена…

Платов отмахнулся.

Уйдя за Днепр, искали командующие позицию под Дорогобужем. Толь нашел одну, но она Багратиону не понравилась и тот обозвал Толя мальчишкой и грозил в рядовые разжаловать. Барклай перемолчал и велел отступать дальше.

Ломанулись французы всей силой по большой дороге на Москву. Против Платова вместо битого Жерома двинули другого короля — Мюрата [133] Кавалерийскому командиру Мюрату, сыну трактирщика, Наполеон пожаловал Неаполитанское королевство. . Патлы до плеч, одет черт-те по-каковски [134] Наряды Мюрата отличались яркостью красок, богатством отделки и экстравагантностью стиля. , но парень лихой — «попер чертом», передыху не давал. Раньше, в Литве, при отступлении выжигали все окрестности, теперь едва успевали вдоль дороги почтовые станции пожечь. По пыли, по жаре несколько раз рубить кидались. Потери сотнями стали исчислять. Меж казаков ропот пошел.

— Не берегут нас. Так и Платов откажется, воюйте себе сами, как хотите, — пугали они русских.

Русские, наоборот, Платову выговаривали: «У тебя егеря были. Чего ж ты их в тыл услал, на переправе французов не удерживал? За день, между прочим, три речки прошли. Так ты его прямо на лагерь выведешь. Из-за тебя дневку отменили, близко врага подпускаешь. Еое и Крейца подставил. „Держитесь, держитесь! Сейчас в дротики ударим“. А где те дротики? Бежишь без оглядки…»