Андрей Венков - Атаман Войска Донского Платов

Из приказа явствовало, что в 1795 году Платов возил в Санкт-Петербург в главную провиантскую канцелярию претензию 1-го Чугуевского полка к казне о неполучении фуражных денег за период с 16 сентября 1787 года по 16 мая 1788 года — 2020 руб. 74 коп., за период с 16 сентября 1788 по 16 мая 1789 года — 9965 руб. 37 3/ 4, коп., с октября 1790 по март 1791 года —18 601 руб. 65 1/ 2коп. Канцелярия выдала всего 22 715 руб. 88 3/ 4коп, каковые Платов и получил. Но 1-й Чугуевский полк еще до возвращения Платова выступил в Персидский поход, и, принимая во внимание могущие встретиться какие-либо надобности по исправлению казаков во время этого дальнего похода, деньги казакам на руки не были выданы, а хранились у него, Платова. Теперь же, возвращаясь в пределы России, надобности большой в исправлении казаков уже не предвиделось, а потому приказывал он эскадронным командирам раздать эти деньги казакам.

Здесь же, на суде, Платов от себя добавил, что деньги не получили всего десять человек, которые были в отлучке, надо им всего 250 рублей, которые тут же на суде он и внес. «А если надо, дам еще».

Суд вертел копию приказа так и сяк.

— Какого числа отдан?

— 24 июня.

— А когда в Санкт-Петербург вызван?

— 23 июля.

— Нет ли подчистки?..

— А почему же вы, милостивый Государь, перед походом деньги не раздали? — поднял глаза на Платова один из членов суда.

Платов усмехнулся:

— Сейчас, слава Богу, не прежние времена, но Чугуевские казаки, верные памяти предков, имеют обыкновение пропивать перед походом все с себя, надеясь добыть в походе новое, а буде живот свой придется положить за веру, царя и Отечество, то чтоб врагу ничего не досталось. Так вот, чтоб не было в полку в начале похода повального пьянства, решил я, милостивые государи мои, деньги не выдавать. От пьянства никому никакой выгоды нет, одни убытки.

— А винная монополия? — усомнился такой же, как и Платов, веселый член суда.

— Я всегда стоял за трезвый образ жизни.

— М-да. Похвально-с. Весьма похвально-с.

Пересмотрел еще раз суд бумаги. Выходило, что в свою пользу Платов деньги не употреблял, а хранил как экстраординарную сумму в пользу полков. Сам свои деньги платил, чтоб полки были в хорошем состоянии. Припомнили, что при выходе из Персии получил Платов высочайшее благоволение за прекрасное состояние 1-го Чугуевского полка и за сохранение людей. Все это единственно от его, Платова, прилежания и усердия.

Вынес суд суждение: деньги все были гласные и утаить их невозможно, да и помысла такого не было; деньги в полк не выдавал, чтоб иметь на непредвиденные обстоятельства; так поступали с этими деньгами и прежние командиры. Так поступил и он; полки удовлетворены, а 2-й Чугуевский еще и Платову должен. И все же суд оный при Санкт-Петербургском ордоннанс-гаузе остался непреклонен и присудил, «не имея права входить в рассуждение или делать толкование не по точным словам закона, за удержание сумм через немалое время у себя, по точной силе воинского сухопутного устава 66 артикула, чину его, без абшиду (свидетельства об отставке), лишить». То есть всё видим, всё знаем, сочувствуем, но закон есть закон: удержал положенные казакам деньги у себя на немалое время — получай по закону. Император Павел Петрович 9 декабря 1797 года наложил резолюцию: «За все значущееся по сему делу, как и за консилиум, держанный в Персии, исключить из службы и Платова отправить к Орлову на Дон, дабы держал его под присмотром в Черкасске безотлучно».

С опозданием пришел в суд рапорт генерал-лейтенанта Дунина от 8 декабря 1797 года об осмотре им 1-го Чугуевского полка. Писал Дунин, что выдала провиантская канцелярия Платову на фураж казачьим лошадям за 1787–1790 годы 22 715 рублей 83 3/ 4копейки («Знаем… Знаем…»), но выдал Платов казакам 4554 рубля 55 копеек, а 18 163 рубля 28 копеек остались у Платова. В 1791 году Ясская провиантская комиссия выдала на продовольствие лошадям 8598 рублей 32 1/ 2копейки, но истратил их Платов не на лошадей, а на штаб и на офицеров. В 1793 году, когда из Екатеринославского войска формировали Чугуевскую бригаду, поступило в бригаду вместе с казаками 724 казенные лошади, оценены они по повелению Платова в 16 694 рубля и розданы казакам, а с казаков за этих лошадей Платов вычел 14 300 рублей 63 копейки, но не в казну вернул и не казакам отдал, а пустил на разные партикулярные издержки.

Тут впору новое следствие начинать.

Но решение по платовскому делу уже было принято и резолюция Государем наложена, так что рапорту генерал-лейтенанта Дунина ходу не дали.

Что касается Платова, то, выполняя царскую волю, выехал он 13 декабря на Дон, а через несколько часов отправился за ним сенатский курьер Николаев. 16-го догнал он Платова в Москве и передал письмо от обер-прокурора князя Куракина.

«Милостивый Государь мой Матвей Иванович! По получении сего письма, извольте, Ваше Превосходительство, обратить Ваш путь в г. Кострому; сие я Вам сообщаю по Высочайшему Его Императорского Величества повелению; пребывание Ваше в Костроме должно быть безвыездное впредь до особого повеления. Пребываю и т. д. Алексей Куракин. 13 декабря 1797 года».

Платов сделался нездоров и хотел пустить себе кровь, голова гудела и кружилась. В Кострому прибыл лишь 24 декабря с тем же Николаевым, но был все еще болен, и рапорт Куракину, что прибыл в город, послал только 28-го числа. Кроме того, приложил письмо личное:

«Сиятельнейший князь!

Милостивый Государь!

Помогите несчастному испросить у всемилостивого Государя милостивого прощения, чтобы я удостоился жительство иметь и с престарелою матерью моею, женою и девяти детей моих. При этом же я много должен разным кредиторам, мог бы тогда выплачивать продажею исподволь имения моего, дабы не лишиться хотя дому того, в котором они проживают. Задолжался я не прихотью, а по несчастью большой командой моей, в рассуждение старых обстоятельств, так должно тогда было; сам я вижу теперь, что я в счетах запутался; есть за другими полками и мои деньги за доставление в разные годы вещей нужных по службе. Дальняя отлучка моя не допустила меня сделать с ними верного расчета и терплю теперь от недоброхотов моих. Счастлив бы я был, если б известна была Величественному Государю моя усердная служба, которую я по долгу и по присяге моей производил и должен производить. Я Вашему Сиятельству донес всю истину; ежели это неправда, накажи меня Бог на сем и на будущем свете. Честь имею быть покорнейший слуга Матфей Платов».

Письмо осталось без ответа.

Следившие за Платовым доносили куда следует, что испытывает поднадзорный «истинное сокрушение». Тоска терзала опального генерала, особенно усилилась она весной, когда все расцвело. Костромской губернатор просил, чтоб разрешили Платову навещать местных помещиков, где «хорошее, тихое и отменно вежливое обращение» поможет разогнать его «чувствительную унылость». Петербург ответил отказом.