Эльга Лындина - Актеры нашего кино. Сухоруков, Хабенский и другие

Найденный Сухоруковым вместе с режиссером внутренний и внешний рисунок роли был абсолютно точен – и неожидан. В русской традиции почти всегда злодей, преступник, убийца в конце концов приходит к раскаянию и покаянию. Путь к искуплению тернист, но всегда ли он так завершается? Сухоруков поставил это под сомнение, оставляя зрителям пространство для окончательного решения. Актер внес в свою игру жесткие, ироничные ноты, рожденные, на мой взгляд, во многом временем да и собственным жизненным опытом. Отнюдь не баловень судьбы, Виктор Сухоруков пережил не просто насильственное отторжение от собственного профессионального круга, но еще и равнодушное предательство лично его отвергнувших и отторгших.

Перестройка круто меняла мир привычных традиционных духовных ценностей. Пружиной развития общества все больше и больше становился прагматизм. Люди отказывались от своей сущности, пытаясь выжить во что бы то ни стало. Сухоруков хорошо об этом знал и потаенно напомнил в облике Руфуса. В этой роли рождался серьезный вариант поиска актера – драматическое несоответствие личности человека и окружающих его жизненных обстоятельств, рождающее не просто неприятие, но и агрессию, страшную внутреннюю борьбу. То есть то, что близко актерским исканиям Сухорукова, героям которого не близки спокойствие, внутренняя тишина, уютное смирение.

Вместе с тем герои актера достаточно сильны, чтобы разобраться в проблеме отступления от человеческих норм, в том числе и собственных отступлений. В природе общей и личной неустроенности. Иногда им удается справиться с бушующими в душе злыми страстями, совершить это личным усилием. Порой, напротив, дают волю недобрым чувствам, намерениям и соответственно их реализуют.

Душевная дисгармония сама по себе не порок, но, случается, подталкивает человека к определенному отчуждению. Ему уютнее остаться наедине с собой, и он становится чужим для окружающих, какими бы близкими по крови, по давним связям они для него ни были. Сухоруков с его активной общительностью по жизни далек от этой категории, но вот играть этих людей ему, по его признанию, «всегда так интересно!». Возможно, это положило начало союзу Сухорукова с талантливым Алексеем Балабановым, завязавшемуся еще до съемок актера у Михаила Каца.

– «Это огромная глава в моей жизни. Наверное, главная, – вспоминает Виктор Иванович. – Да, все-таки главная. Юрий Мамин – начало. Потом будут Мельников, Говорухин, Лунгин, Панфилов… Но среди них прежде всего (для меня!) Алеша Балабанов.

Начну издалека. На «Ленфильме» много лет работала ассистент режиссера Вельская, красивая женщина, очень неплохо ко мне относилась и в мои пустые времена, именно в пустые. И вот встреча на студии. Может быть, случайная? Но нет арифметики, математики во встречах и расставаниях людей. Другая стихия здесь властвует. Если бы я не снимался в «Бакенбардах», я бы не пришел на озвучание этого фильма. Не шел бы по вестибюлю киностудии, где на скамье сидели Вельская и Балабанов. Она меня позвала: «Витюша, познакомься, это Алексей Балабанов, молодой режиссер».

Леша заканчивал в это время режиссерские курсы у Алексея Германа и приступал к своей первой полнометражной картине «Счастливые дни». Мы познакомились, поглядели друг на друга. Леша сказал: «Хочу предложить вам почитать сценарий». – «Давайте».

Если к «Бакенбардам» я приступал как бы в свободном полете, этаким пофигистом, то в этот момент я уже был актером с главной ролью, за которую меня хвалили… С этим я и прочел сценарий «Счастливые дни». Пришел к Леше Балабанову и сказал, что абсолютно ничего не понял. Но что-то меня там приворожило, это я чувствовал. Назначили кинопробы с талантливой питерской актрисой Ликой Неволиной.

Во время пробы я оговорился, и вот, представь, эта оговорка что-то решила. Героиня говорит мне: «Я беременна…» и показывает на свой живот. Мой герой по роли бросает взгляд и должен сказать: «Видимо, просто опухоль». А я сказал: «Видимо, просто вздутие», что очень позабавило Балабанова.

И второй момент. В реквизите был венский стул старинный. Мне надо было так стукнуть по этому стулу, чтобы он упал. А я говорю: «Не могу это сделать, потому что стул старинный. Ему больше лет, чем мне». Группе, Леше это показалось странным.

Меня еще раз вызовут на разговор с Балабановым, и он скажет, что хочет меня снимать. С этого начнется мой интереснейший, трудный, красивый путь с Алешей Балабановым. А потом я узнаю, что на мою роль пробовались еще семь актеров ленинградских театров, один лучше другого. Но утвердил Балабанов меня. Кстати, если Леша до этого увидел фильм «Бакенбарды», никогда в жизни не взял бы он меня в свой фильм. Не нравилась ему эта картина. И персонаж, которого я играл у Мамина, никак не связывался с тем образом, который мы сочинили в «Счастливых днях».

Пьесы ирландца Сэмуэля Беккета вобрали в себя атмосферу, духовный климат послевоенных лет и вместе с этим симптомы острого внутреннего разлада, терзавшие человечество. Балабанов смело перенес действие в Ленинград (тогда еще городу не было возвращено его родовое имя). Режиссера менее всего волновала визуальная конкретность, принадлежность истории к определенной географической точке. Прежде всего, больше всего его волнует притча, включающая иносказание. Но только к нему одному не сводимая.

Сухоруков, впервые работая с подобным материалом, сумел верно очертить границы предложенного ему этикометафизического измерения образа. Его герой чужой повсюду (повторяюсь сознательно), он вне всего, вне какой бы то ни было опоры, в том числе и опоры на самого себя. Его странная свобода от всего и от всех – это ничем не связанная воля существа, с миром вообще ничем не связанная. Его судьба – судьба человека, давно потерявшего почву под ногами. Конечная истина трагична: человек не просто одинок, практически он вытолкнут из вселенной, затерян в пустоте. Он свободен, но испытывает на своих плечах всю тяжесть этого выбора. Заполнить обретенную свободу нечем.

Внезапные резкие вспышки гнева, вырвавшиеся из забытых глубин, – стон, жалкий выплеск почти угасшей жизни сердца, воли. Поднятая буря почти так же мгновенно заканчивается, уходит в глубины, почти растеряв возможность напомнить о себе людям.

В «Счастливых днях» возникает мотив, который и позже будет близок Виктору Сухорукову: бегство современного человека от самого себя, даже от собственной тени. Его герой соглашается на любое имя, а подлинного мы так и не узнаем. «Я буду называть вас Сергеем Сергеевичем», – говорит ему хозяйка квартиры. Он не протестует. Как и не будет протестовать, когда его назовут Борисом. Потому что мир все больше кажется ему хаотичным скоплением тел, и он, потерявший имя или от него отказавшийся, как и от любых связей, от себя, уже давно стал одним из этих безымянных тел.