Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

Фридрих-Вильгельм написал ей, что предполагается свидание между ним, Наполеоном и Александром. Это известие страшно потрясло ее и повергло в самое мрачное отчаяние. Она отвечала королю в вышеуказанном письме: «Если вы вынуждены видеть, может быть, и «дьявола» вместе с императором (Александром), то здесь такого мнения, что это может повести к хорошим результатам. Сознаюсь, однако, я лично того мнения, что чем больше будут льстить его тщеславию, тем большие требования он будет предъявлять».

Действительно, на следующий день, 25 июня, состоялось свидание обоих императоров на плоту посреди Немана. Прусский король остался на берегу, так как Наполеон не пригласил его. Затем все три монарха сошлись в Тильзите, чтобы обсудить условия мира. Русская политика внезапно повернулась в сторону французов, императору которых русские дали наименование друга человечества. Однако слишком значительные требования победителя затягивали окончательное заключение мира. Прусский двор был в отчаянии от тех страшных условий, которые ставил Наполеон; особенно для него дорого было владение левым берегом Эльбы и Магдебургом.

Фридрих-Вильгельм со своей непреклонной гордостью и несловоохотливостью ничего не добился в Тильзите от Наполеона. Этот последний избегал говорить с ним о насущных делах и обращался с ним как со второстепенным лицом. Он разговаривал с ним о ничего не значащих предметах, как, например, о форменных пуговицах, киверах и тому подобных мелочах, и при каждом удобном случае высмеивал его. Напрасно свита короля пыталась внушить ему, чтобы он победил свое отрицательное отношение к французскому императору и постарался сам пойти к нему навстречу. Для Фридриха-Вильгельма было невозможно, даже в настоящем положении, когда все могло зависеть от того, как он поведет себя с победителем, выйти из своего упорного состояния замкнутой сдержанности. Он мог бы, однако, быть немного любезнее с Наполеоном, не имея нужды делать «бархатные лапки», как выразилась однажды Луиза. Его безграничное отвращение к французскому императору явствует, впрочем, и из письма, которое он писал королеве из Пиктупенена 26 июня 1807 года: «Я видел его, – писал он ей, – я говорил с этим выходцем из ада, созданием самого Вельзевула на терзание человечества! Я не в состоянии изобразить то впечатление, которое его вид произвел на меня. Нет, никогда еще я не переносил более тяжкого испытания; все мое существо содрогалось от возмущения во время этого ужасного свидания. Он был, однако, хладнокровен, очень вежлив, но отнюдь не приветлив; что же касается его личности, то в ней нет ровно ничего замечательного. В общем, он показался мне отнюдь не благосклонным к нам. Впрочем, он избегал поднимать вопрос о нашей будущей участи и старался не касаться этой стороны дела».

В подобном отчаянном положении пришло всем на мысль, что все спасение государства зависело от присутствия в Тильзите королевы Луизы, которая «вполне охватила тот великий вопрос, о котором идет речь», как Клейст писал ее сестре. «Она, – продолжал он, – собирает вокруг себя всех великих людей, на которых король не обращает внимания и от которых, однако, мы только и можем ждать спасения; да, это именно она, которая держит все, что еще не сокрушилось!». И как Клейст, так и весь двор возлагал все надежды на Луизу. Может быть, ей с ее «достойной удивления обходительностью» удастся добиться от Наполеона более милостивых условий. Так писал 28 июня королю генерал Клакрейт. Также и умный Гарденберг видел в присутствии королевы значительное преимущество.

Когда Луизе предложили пойти навстречу так мало великодушному победителю, который так глубоко оскорбил ее, чтобы выпросить у него что-нибудь для своей страны, то вначале она почувствовала себя униженной подобным требованием и вся ее гордость возмутилась. Она говорила генералу Кесселю: «У меня такое чувство, точно я иду навстречу смерти, точно этот человек велит умертвить меня». Но ее светлый ум вскоре охватил все положение вещей. Она поняла, что должна принести жертву ради своего народа и своего мужа, и в конце концов принесла ее охотно. Это свидание трех монархов, так различных между собой, кроме того, не внушало ей ни доверия, ни надежд. Не писала ли она относительно этого 27 июня своему мужу: «Я очень не доверяю этой встрече в Тильзите. Ты и император (Александр), оба олицетворение честности и правдивости, рядом с олицетворением хитрости, с дьяволом, «доктором Фаустом и его Фамулусом», – под Фамулусом она разумела министра Талейрана, – нет, из этого ничего не выйдет и никто еще не дорос до такой изворотливости!». А три дня спустя: «Я иду, я лечу в Тильзит, если ты этого хочешь, если ты думаешь, что я могу принести какую-нибудь пользу».

В начале июля король написал ей несколько благосклонных слов о Наполеоне. «Однако, какая это светлая голова! – восклицает он в одном письме. – И, как я часто говорил, сколько добра он мог бы сделать, если бы хотел! Он с его средствами мог бы быть благодетелем человечества, как до сих пор со своим ненасытным честолюбием он был только его бичом». И в другой раз опять он дает не лишенную меткости характеристику Наполеона: «Нужно только видеть, как он ездит верхом, чтобы понять целиком этого человека. Он скачет всегда в карьер, не заботясь о том, что падает и сокрушается позади него».

В сердце Луизы не было надежды. Но ее верующая душа возлагала все упование на Бога, на его высшую помощь. Во время своего печального пребывания в Мемеле она писала после фридландских событий своему отцу, герцогу Карлу-Людвигу-Фридриху Мекленбург-Стерлицкому. «Не думайте однако, что малодушие заставляет меня опускать голову. У меня есть две главные основы, которые поддерживают меня всегда: первая – это мысль, что мы не игрушка случайности, но находимся в руке Божьей и провидение направляет нас, а вторая – это то, что мы гибнем с честью!.. Я все переношу с тем спокойствием и покорностью, которые даются только спокойной совестью и чистой верой. Поэтому будьте уверены, дорогой отец, что мы никогда не можем быть вполне несчастны и что, может быть, некоторые, отягощенные короной и счастьем, не так радостны, как мы».

С подобными чувствами в сердце, хотя и подавленная сознанием, что она, как просительница, без приглашения со стороны повелителя мира предпринимает свое путешествие, отправилась королева в Тильзит. Потому что хотя Наполеон и осведомился участливо у короля об ее больном ребенке, принцессе Александрине, а потом за обедом пил за здоровье королевы Луизы, то все же с его стороны не было ей сделано официального приглашения. Она дрожала перед страшным моментом, когда ей придется очутиться лицом к лицу с этим человеком; не считала ли ведь она незадолго до этого себя счастливой по сравнению со своим мужем, потому что ей не нужно было присутствовать при свидании с «чудовищем»! Но мысль, что при взгляде на нее, пристыженный ее достоинством, он согласится на более мягкие условия, придавала ей мужество. Надежда оживляла ее. Она ведь не могла тогда думать и предполагать, что ее поездка в Тильзиг не принесет никаких результатов.