Гертруда Кирхейзен - Женщины вокруг Наполеона

4 июля королева в сопровождении графинь Фосс и Тауенцин и камергера Буха прибыла в Пиктупенен, главную квартиру короля, и остановилась в церковном доме. 5 июля Коленкур и Дюрок имели у нее аудиенцию и передали ей извинения императора, что он не может сделать ей визита в Пиктупенен, так как он не имеет права переступать нейтральную границу. Поэтому он приглашает королеву приехать к нему в Тильзит. Итак, Луиза на следующий день, 6 июля, поехала в Тильзит к французскому императору, который в тот же день писал Жозефине в Париж: «Прекрасная прусская королева будет сегодня обедать со мной».

Луиза остановилась в доме, предоставленном в Тильзите в распоряжение Фридриха-Вильгельма, хотя Наполеон приказал устроить для королевы отдельный дом со всей роскошью, какую только можно было найти в городе. Ей казалось унизительным принять этот знак внимания от своего врага. Император Александр, Фридрих-Вильгельм и граф фон-дер-Гольц, преемник Гарденберга, ожидали ее в скромном помещении. Царь успокаивал ее и сказал ей: «Возьмите это на себя и спасите государство». Вообще все старались ободрить ее перед предстоящим тяжелым моментом. У бедной королевы голова шла кругом, и она воскликнула с отчаянием, обращаясь ко всем окружающим: «Ах, теперь, пожалуйста, помолчите, чтобы я могла успокоиться и собраться с мыслями!».

Вскоре перед домом послышался лошадиный топот. Королеву оставили одну. Графиня Фосс и графиня Тауенцин сошли вниз, чтобы встретить Наполеона. Он приехал верхом в сопровождении всего своего генерального штаба, чтобы отдать визит прусской королеве. Александр и Фридрих-Вильгельм встретили его у дверей. Он легко соскочил с лошади и взбежал по лестнице наверх, где его встретила Луиза, представленная королем.

Королева Луиза в этот момент была прекраснее, чем когда-либо. Ее красота была поистине царственной. Горе и заботы придали ее благородным чертам бесконечно трогательное выражение мученицы. Нежные розы ее щек побледнели, и от этого все лицо ее казалось обвеянным чем-то неземным, проникнутым какой-то высшей одухотворенностью. Ее прекрасные глаза сияли в предчувствии того доброго дела, которое ей удастся совершить, потому что теперь она была уверена, что сможет смягчить сердце победителя. Ее высокий стан, идеально пропорциональный, полный нежной грации и одновременно высшего достоинства, был задрапирован мягкой затканной серебром тканью шелкового крепа. В темных локонах мерцала жемчужная диадема, словно составленная из пролитых ею слез. Словом, вся личность королевы была полна такого неотразимого очарования и благородного достоинства, что Наполеон в первый момент немного смутился, хотя впоследствии смело утверждал, что королева приняла его, как Шимена на сцене в исполнении мадемуазель Дюшенуа, что ей очень повредило в его глазах.

Королеве же, наоборот, то дело, ради которого она решилась на этот шаг, придало мужества и твердости, хотя она как раз могла очутиться в высшей степени неприятном положении. Она была полна «великой мысли о своей обязанности». Ее ясный ум заставил ее в этот момент забыть все прошлое. Она приняла императора вежливыми словами относительно жалкой лестницы, по которой ему пришлось подняться, чтобы дойти до нее. Наполеон тоже овладел собой и довольно галантно ответил ей: «Чего только нельзя сделать, чтобы добраться до такой цели?». Затем они долго говорили друг с другом. Ни один свидетель не присутствовал при этом разговоре между императором французов и королевой Пруссии; министр Талейран и тот отсутствовал.

На Луизу «страшилище» не произвело особенно отталкивающего впечатления. Все, кто были близки ей, – ее муж, графиня Фосс, фрау фон-Берг и другие, – все сходились во мнении относительно отталкивающего безобразия Наполеона. Фридрих-Вильгельм изобразил ей его человеком «в высшей степени вульгарной наружности», фрау фон-Фосс – «необыкновенно безобразным, с толстым, раздутым темным лицом, маленьким, сутулым и совсем без фигуры». Она находила, что он страшно ворочал своими большими, круглыми глазами и весь был «истинное воплощение выскочки». Только рот и зубы казались ей недурными.

Королева Луиза была справедливее. Ей показалось, что голова Наполеона по чистоте линий напоминает головы цезарей и что у него в лице благородное и аристократическое выражение. Позднее она писала своему любимому брату Георгу: «Его голова прекрасной формы; черты лица свидетельствуют о мыслящем человеке. Весь его облик напоминает облик римского императора. При улыбке у него вокруг рта появляется складка доброты; вообще, он может быть очень любезным». Словом, когда Наполеон стоял перед ней в своем простом зеленом мундире без всяких знаков отличия, то ей прямо не верилось, что этот маленький человек своим честолюбием принес столько несчастий ее стране. И это примиряющее настроение помогло ей с первого же момента овладеть собой и заговорить о том, что угнетало ее сердце. Она сказала Наполеону, что ей хочется, чтобы он не вынес о ней ложного впечатления: если она вмешивается в политику, то делает это только потому, что, как королева и мать своих детей, чувствует себя обязанной сделать всяческую попытку, чтобы не допустить страну и их до нужды и страданий. Однако Наполеон казался не очень расположенным вести с ней разговоры о политике. Он все время отклонял разговор на общие темы. Между прочим он спросил ее, где она заказывала свое прекрасное платье, вырабатывают ли в Силезии шелковый креп и т. п.

Но глубоко обиженная королева не поддалась этой хитрости. С благородным достоинством и как хозяйка положения, она остановила Наполеона словами: «Ваше величество, разве мы здесь для того, чтобы говорить о ничтожных предметах?». После этого Наполеон стал слушать ее со вниманием. И чем дальше продолжался разговор, тем большую уверенность приобретала Луиза. Наполеон, который, может быть, поддался бы неотразимому обаянию женской красоты и величия королевы, если бы его политика не заявляла властного протеста и если бы король не вошел в комнату как раз в тот момент, когда он почти давал обещания, ограничился неопределенными ответами, которые, правда, хотя поселили в сердце Луизы надежды, однако не обязывали его ни к чему. Он просто отдавался приятному ощущению быть в обществе прекрасной и умной женщины, не поддаваясь, однако, вполне ее очарованию. Он был любезен и предупредителен, так что, когда он распрощался с ней, в сердце несчастной королевы затеплился слабый луч надежды. Она призвала на помощь все чары своего ума и красоты, не роняя, однако, своего достоинства, и он сказал ей: «Увидим! Увидим!». Это были его последние слова. Он пригласил ее к себе вечером на обед и удалился.