Жорес Медведев - Никита Хрущев

…Отец диктовал по памяти, не пользуясь никакими источниками. Надеялся он только на себя, на свою память, и нужно признать, что она у него была феноменальная. Как он мог удержать в голове такое количество информации: событий, мест, имен, цифр? И донести их до слушателя почти без повторов и путаницы… Требовали проверки номера армий в военном разделе. Ошибок тут было немного. На удивление, отец был точен. Это можно объяснить одним: события тех лет глубоко врезались в память. Верны были в основном и цифры, и имена, и даты. Путаница начиналась, когда он по памяти пытался восстановить последовательность событий во время какого-нибудь государственного визита… кто и где их принимал, откуда и куда они поехали. Нормальный человек вообще таких вещей не помнит, а отец держал канву в памяти, безбожно путая, в каком городе их встречали национальной греблей, а в каком – парадом со слонами. Расставить все по местам предоставлялось мне, сверяя с опубликованными в прессе отчетами. Работы было много. Отец работал серьезно, помногу. Он диктовал по три-пять часов в день – утром и после обеда… Надиктовывая километры магнитной ленты, отец все больше мучился: какая же судьба ждет его воспоминания? “Напрасно все это.

Пустой труд. Все пропадет. Умру я, все заберут и уничтожат или так похоронят, что и следов не останется”, – не раз повторял он во время наших воскресных прогулок… Во время одной из бесед на прогулке нам пришла идея поискать сохранное место за границей. Отец сначала сомневался, опасаясь, что там рукопись выйдет из-под контроля, может быть искажена и использована во вред нашему государству. С другой стороны, сохранность там обеспечивалась надежнее. После долгих взвешиваний “за” и “против” отец все-таки попросил меня обдумать и такой вариант. Естественно, это решение мы хранили в строжайшей тайне… Решившись на этот шаг, мы фактически переходили от легальной деятельности к нелегальной. Мне было немного не по себе. Неизвестно, чем все это могло кончиться: арестом, ссылкой? Думать о последствиях не хотелось, надо было действовать.

…Пик работы над мемуарами пришелся на зиму 1967/68 года. Брежнев к тому времени уже набрал силу и начал очень внимательно следить за отражением своей личности в зеркале истории. Донесение, что Хрущев диктует свои мемуары, чрезвычайно обеспокоило Леонида Ильича.

…Вызвать к себе Хрущева, провести с ним беседу и попытаться покончить с мемуарами Брежнев поручил Кириленко, своему первому заместителю по ЦК. (В прошлом секретарь Николаевского обкома партии, Кириленко был обязан своим выдвижением именно Хрущеву, рекомендовавшему его на пост первого секретаря Свердловского обкома партии, а через несколько лет – члена Президиума ЦК.) В кабинете Кириленко сидели, кроме хозяина, Пельше и Демичев. Кириленко сразу перешел к делу, без обычных в таких случаях вопросов о самочувствии. Он заявил, что Центральному Комитету стало известно, что отец уже в течение длительного времени пишет свои мемуары… По сути дела, он переписывает историю партии. А вопросы освещения истории партии, истории нашего государства – это дело Центрального Комитета, а не отдельных лиц, тем более пенсионеров. Политбюро ЦК требует, чтобы он прекратил свою работу над мемуарами, а то, что уже надиктовано, немедленно сдал бы в ЦК… Кириленко… знал взрывной характер отца и понимал, какое оскорбление нанесено его словами человеку, четыре года назад занимавшему посты Первого секретаря ЦК и Председателя Совета министров СССР. Он, очевидно, надеялся, что новое положение пенсионера, даже в мелочах зависящего от них, сделает отца более покладистым и сговорчивым. Заставит подчиниться. Отец помолчал, потом… начал говорить спокойно, но все больше и больше распаляясь; мемуары являются не историей, а взглядом каждого человека на прожитую им жизнь. А коли так, он считает их требование насилием над личностью советского человека, противоречащим Конституции, и отказывается подчиниться.

– Вы можете силой запрятать меня в тюрьму или силой отобрать эти материалы. Все это вы сегодня можете со мной сделать, но я категорически протестую… То, что вы позволяете себе в отношении меня, не позволяло себе правительство даже в царские времена. Я помню только один подобный случай. Вы хотите поступить со мной так, как царь Николай I поступил с Тарасом Шевченко, сослав его в солдаты, запретив там писать и рисовать. Вы можете у меня отобрать все: пенсию, дачу, квартиру. Все это в ваших силах, и я не удивлюсь, если вы это сделаете… Ничего, я себе пропитание найду. Пойду слесарить, я еще помню, как это делается. А нет, так с котомкой пойду по людям. Мне люди подадут. А вам никто и крошки не даст. С голоду подохнете.

Понимая, что Хрущев с Кириленко говорить не будет, в разговор вмешался Пельше, сказав, что решение Политбюро обязательно для всех и для отца в том числе.

Этими мемуарами могут воспользоваться враждебные силы. Это было ошибкой со стороны Пельше.

– Вот Политбюро и выделило бы мне стенографистку и машинистку, которые бы записывали то, что я диктую. Это нормальная работа. Они могли бы делать два экземпляра – один оставался бы в ЦК, а с другим бы я работал, – более спокойно сказал отец, но, вспомнив о чем-то, с раздражением добавил: – А то, опять же в нарушение Конституции, утыкали всю дачу подслушивающими устройствами. Сортир и тот не забыли.

…Свидание это выбило отца из колеи. Он переживал, опять и опять возвращаясь к обстоятельствам разговора. Диктовку он забросил, возобновляя работу лишь эпизодически. В 1968 году он продиктовал очень мало. Так что в этом смысле Кириленко добился желаемого результата.

…Тем временем мне удалось нащупать пути передачи копии материалов за рубеж. Дело оказалось проще, чем я представлял себе. Однако, кроме технического, был еще моральный аспект. Шел уже не 1958 год, но еще далеко не 1988-й. Всего десять лет назад метались молнии в Пастернака, передавшего свою рукопись итальянскому издателю. Недавно судили Синявского и Даниэля. Отец не одобрял этого судилища, но… Тем не менее стереотип был силен: коль скоро книга опубликована на Западе – это жест враждебный. Отец был смелее меня, считал, что мемуары Первого секретаря ЦК – это исповедь человека, отдавшего всю свою жизнь борьбе за советскую власть, за коммунистическое общество. В них правда живого предостережения, факты… Они должны дойти до людей. Пусть сначала там, но когда-нибудь и здесь. Конечно, наоборот было бы лучше, но надо дожить до этих времен…» [184] .

На многих членов семьи Хрущева было оказано сильное давление, чтобы заставить Никиту Сергеевича отказаться от работы над воспоминаниями. Как это часто бывает, в конечном счете давление вызвало обратный эффект – опасаясь за судьбу мемуаров, Хрущев перестал возражать против их публикации. В 1970 году в США был выпущен английский перевод первого тома.