Жорес Медведев - Никита Хрущев

11 ноября 1970 года Хрущев был вызван для объяснений в Комитет партийного контроля к Арвиду Пельше. Разговор был резким. Хрущев отмел все обвинения и перешел в наступление. Он резко критиковал внутреннюю и внешнюю политику нового руководства, заявил, что за шесть лет после его отставки положение в стране ухудшилось. Однако Хрущев категорически отказался признать свои мемуары фальшивкой. После долгих переговоров удалось добиться компромисса: в кратком заявлении, не отрицая факта существования мемуаров, Хрущев утверждал, что сам он материалы для публикации за рубеж не передавал. Это заявление было сразу же опубликовано. Впервые после октября 1964 года в советской печати появилась фамилия Хрущева.

«Конечно, – считает Сергей Хрущев, – он мог бы не писать. У него были и другие увлечения: выращивание овощей, прогулки, фотографирование. Если бы не мемуары, этот образ жизни, очевидно, устроил бы власти и, наверное, позволил бы отцу прожить несколько лишних лет. Но он выбрал другой путь, будучи уверен, что его слова нужны нашему народу и, что бы ни случилось, они когда-нибудь все-таки дойдут до его главного читателя. И тот резонанс, который вызвало в мире опубликование его воспоминаний, подтверждает правоту отца» [185] .

Смерть и похороны

Еще летом 1970 года у Хрущева случился первый сердечный приступ, и он на несколько недель попал в больницу. Осенью он начал переживать из-за мемуаров. Очевидцы рассказывали, что Хрущев вышел из кабинета Пельше, держась за грудь. Здоровье Хрущева пошатнулось, и он уже практически не возобновлял работы над воспоминаниями. С наступлением теплых дней 1971 года Хрущев все меньше работал и на огороде. Порой он по нескольку часов сидел неподвижно в кресле. В начале сентября Хрущев навестил дочь Раду Никитичну и зятя А. Аджубея, их дача находилась в районе города Звездный. Вместе с садовником (и охраной) он пошел в лес. Хрущев порывался собирать грибы, но быстро устал. Потом ему стало плохо, он попросил садовника принести с дачи раскладной стул и долго сидел в лесу. Вскоре он уехал в свой дом в Петрово-Дальнем. Сердечный приступ не проходил, и родные, по настоянию врачей, положили Никиту Сергеевича в больницу. На следующий день он скончался. Это произошло днем 11 сентября 1971 года. Хрущеву шел 78-й год.

Первые слухи о его смерти стали распространяться еще в те годы, когда он находился у власти. Однажды такое сообщение было опубликовано в нескольких газетах. На следующий день Хрущев провел небольшую пресс-конференцию и шутя сказал: «Когда я умру, я сам сообщу об этом иностранным корреспондентам». Однако теперь ни жена, ни дети Хрущева не смогли сразу же сообщить друзьям о его кончине. Иностранные корреспонденты узнали об этом от Виктора Луи, человека, пользовавшегося репутацией наиболее близкого к властям журналиста, нередко выполняющего весьма сомнительные поручения. Советским людям ничего не сообщили о смерти Хрущева ни вечером 11 сентября, ни в течение следующего дня. Лишь утром 13 сентября в день похорон в «Правде» появилась короткая заметка: «Центральный Комитет КПСС и Совет министров СССР с прискорбием извещают, что 11 сентября 1971 года после тяжелой, продолжительной болезни на 78-м году жизни скончался бывший Первый секретарь ЦК КПСС и Председатель Совета министров СССР, персональный пенсионер Никита Сергеевич Хрущев». Никакого некролога напечатано не было, не сообщалось также о месте и времени похорон.

Конечно, от родных и близких Хрущева многие люди в Москве узнали о его смерти еще до получения газет. Стало известно, что похороны пройдут в 12 часов дня на Новодевичьем кладбище. Уже с раннего утра сюда стали подходить желающие принять участие в церемонии. Преобладали пожилые люди, но много было и молодых. Я также подошел к Новодевичьему монастырю к 10 часам утра. Среди собравшихся я увидел немало знакомых мне старых большевиков, вернувшихся в Москву из лагерей после XX съезда партии. Однако еще раньше на всех подходах к кладбищу появились усиленные наряды милиции и люди в штатском: монастырь и кладбище были оцеплены войсками внутренней охраны. Никого не пропускали, а на воротах кладбища висела большая надпись – «Санитарный день». Мимо кладбища проходила линия троллейбуса, причем остановка была как раз напротив ворот. Но теперь троллейбусы проходили мимо ворот и высаживали пассажиров уже за железнодорожной насыпью у Лужников. Часов с одиннадцати к оцеплению стали подходить иностранные корреспонденты, которых пропускали по удостоверениям. Около половины двенадцатого в оцеплении раздались какие-то команды, и милиция быстро освободила от людей проезжую часть. Показалось несколько мотоциклистов, но не со стороны Погодинской или Пироговской улиц, а снизу со стороны набережной. Московские набережные всегда малолюдны, и маршрут траурного кортежа был определен так, чтобы не привлекать внимания. За мотоциклистами довольно быстро двигался грузовик с венками, а за ним на такой же скорости автокатафалк. Следом одна за другой ехали 25–30 легковых машин разных марок. Ничто в этом быстром движении не походило на траурную процессию.

Конечно, все журналисты, пришедшие на похороны, описали это событие в своих репортажах. Корреспондент «Вашингтон пост» Роберт Кайзер, например, писал: «Я присутствовал на похоронах Хрущева. КГБ постарался, чтобы простых граждан не подпускали к Новодевичьему в тот сырой и серый осенний день. Были только переодетые агенты, иностранные журналисты, родственники и несколько близких друзей. Из новых правителей не пришел никто, но ЦК и Совет министров сообща прислали большой венок. Прислал венок и Анастас Микоян, тихо живущий в почетной отставке. Преемники Хрущева явно хотели, чтобы проводы его из этого мира прошли как можно незаметнее.

Однако некоторый драматизм в событие удалось внести 36-летнему сыну Хрущева Сергею, работающему инженером. Вскоре после того, как открытый гроб установили на платформе возле могилы, Сергей поднялся на кучу вырытой земли и обратился к толпе с речью. Мы все стояли неподалеку в узких проходах между соседними могилами.

“Мы просто хотим сказать несколько слов о человеке, которого хороним сейчас и которого оплакиваем, – начал он. Потом замолк на минуту, собираясь с силами. Губы его дрогнули. – Небо плачет вместе с нами, – сказал он; закапал мелкий дождь. – Я не буду говорить о великом государственном деятеле. В последние дни газеты всего мира уже высказались об этом. Я не буду оценивать вклад, который внес Никита Сергеевич, мой отец. Я не имею права на это. Это дело истории… Единственное, что я могу сказать, что он никого не оставил равнодушным. Есть люди, которые любят его, есть и такие, которые его ненавидят. Но никто не мог пройти мимо него, не обернувшись… От нас ушел человек, имевший полное право называться человеком. К сожалению, настоящих людей среди нас немного…”