Жорес Медведев - Никита Хрущев

Далеко не на всех партийных собраниях и активах, происходивших в марте, удалось избежать обсуждения доклада Хрущева и попыток углубить критику «культа личности» и преступлений сталинского времени. В специальном закрытом докладе или письме ЦК в нижестоящие организации говорилось в этой связи о двухдневном партийном собрании в теплотехнической лаборатории АН СССР 23 и 25 марта, на котором некоторые сотрудники говорили о перерождении партии и режима, о диктатуре небольшой кучки вождей, о том, что культ личности Сталина сменяется в стране культом личности Хрущева, даже о движении СССР к фашизму и необходимости вооружения народа. Ораторы были исключены из партии и сняты с работы. Аналогичные донесения о «настроениях» и «разговорах» шли в ЦК через КГБ из разных городов страны: из Киева, из города Чкалова, из Южно-Сахалинска и др. Однако в кругах московской интеллигенции было известно о менее радикальных, но не менее болезненных для ЦК КПСС выступлениях, которые имели место, например, на партийном собрании Союза советских писателей «Об итогах XX съезда партии». Говорили здесь и о тяжелом положении, в котором оказалась литература в годы культа, и о незаконных репрессиях против писателей, среди которых было немало выдающихся деятелей русской и советской литературы и литературы народов СССР. 70-летний писатель П. А. Бляхин, член партии с 1903 года, сказал: «Ленинские заветы и принципы были попраны и еще не восстановлены. Сталинская эпоха поставила под удар братство народов, социалистическую законность. Реабилитировано пока 7–8 тысяч человек. Слова Хрущева о количестве заключенных произвели тягостное впечатление. Сколько еще будут томиться в тюрьме невинные люди? Необходимо провести массовую реабилитацию. Единственная гарантия против повторения того, что было при Сталине, – партийная и советская ленинская демократия» [99] .

На многих партийных активах в Москве и Ленинграде по итогам XX съезда выступал сам Н. Хрущев. Он не стыдился говорить, что знал многое о неблаговидных делах, творившихся при Сталине, но боялся поднять голос критики и протеста. Однажды он получил из зала записку: «Как вы, члены Политбюро, могли допустить, чтобы в стране совершались столь тяжкие преступления?» Хрущев громко прочитал записку и так же громко спросил: «Записка не подписана. Кто ее написал – встаньте!» Никто в зале не поднялся. «Тот, кто написал эту записку, – сказал Хрущев, – боится. Ну вот и мы все боялись выступать против Сталина». Это был очень неполный, но все же честный ответ. Однако другим членам Президиума ЦК было труднее отвечать даже на такие вопросы, ибо они входили в ближайшее окружение Сталина не с середины 30-х годов, как Хрущев, а с середины 20-х годов. Именно поддержка этих людей позволила Сталину закрепиться у власти. Они были, таким образом, не молчаливыми свидетелями, но соучастниками многих преступлений режима. Хрущев также был во многих делах и в Москве, и на Украине не только молчаливым свидетелем. Но сейчас в его руках была власть и контроль над партией и органами безопасности, и он надеялся лишь укрепить эту власть после XX съезда. Этой надежды не было, однако, ни у Молотова, ни у Ворошилова, ни у Кагановича, ни у Маленкова. Огромные политические и психологические трудности возникли не только у высших руководителей партии, но и у руководителей среднего и низшего звена, которые непосредственно общались с рядовыми членами партии. Не знали часто, что делать, что говорить, как объяснять события прошлых лет, работники идеологического аппарата партии, партийной печати. Актив партии и многие из рядовых членов КПСС оказались просто не в состоянии дружно перейти на новую идеологическую платформу или идти теперь «линией XX съезда». Нужно было поднять наверх какие-то новые кадры и заменить большую часть прежних работников. Кое-где такое обновление происходило, но это было не правило, а исключение. Недовольство испытывали и высшие военные руководители; среди выдвинувшихся во время войны генералов и маршалов культ Сталина был особенно силен. В результате всех этих настроений давление на Хрущева из рядов самой партии возрастало, и он не всегда был способен противиться этому нажиму. Уже в апреле и мае 1956 года многие из попыток развить критику культа Сталина стали решительно пресекаться. Один из старых большевиков, выступивший на партийной конференции с резкой критикой преступлений Сталина, был через несколько дней исключен из партии. Преподавателя марксизма-ленинизма в одном из технических вузов, попытавшегося в одной из лекций затронуть вопрос о причинах, породивших культ личности, вызвали в горком партии в Москве и строго наказали. Информация об этом была разослана по всем районным комитетам партии. В газете «Правда» была перепечатана без комментариев статья из китайской газеты «Женьминь жибао», в которой утверждалось, что заслуг у Сталина гораздо больше, чем ошибок, и что многие из ошибок Сталина могут быть даже полезными, так как они обогащают «исторический опыт диктатуры пролетариата». Автором этой статьи, и об этом говорили в партийных кругах, был сам Мао Цзэдун. 30 июня 1956 года ЦК КПСС принял постановление «О преодолении культа личности и его последствий», которое было опубликовано во всех газетах. Это постановление и по содержанию, и по формулировкам было шагом назад по сравнению с докладом Хрущева на XX съезде. Но, с другой стороны, оно было и шагом вперед, потому что было опубликовано и становилось, таким образом, обязательным для всей партии документом. Доклад Хрущева таким документом не был, его отозвали из всех райкомов и горкомов партии сразу же после прочтения, и многие из активистов КПСС, которые по болезни или по другим причинам не смогли вовремя его прослушать, теперь уже не могли ознакомиться с этими небольшими книжечками в бумажных красных переплетах. К тому же и сам Хрущев в ряде публичных выступлений летом 1956 года неожиданно начал говорить, что Сталин – это «великий революционер», «великий марксист-ленинец» и партия «не позволит отдать имя Сталина врагам коммунизма».

С лета 1956 года жизнь страны как бы распалась на очень разные потоки, одни из которых находили отражение в печати, а другие, причем не менее, а часто более важные, не находили никакого отражения ни в печати, ни в других средствах массовой информации. Так, например, чрезвычайно важным, но некомментируемым политическим и социальным процессом второй половины 1956 года стало массовое освобождение почти всех политических заключенных из «трудовых» лагерей и из мест ссылки. Одновременно происходил столь же массовый и быстрый пересмотр дел и реабилитация большинства погибших в 1937–1955 годах узников лагерей и тюрем. Рушились стены ГУЛАГа на Колыме и в Воркуте, в Карелии и в Сибири, в Казахстане и в Мордовии, на Урале и в Приморье. Прежний порядок реабилитации был отменен. По предложению Хрущева было создано более 90 специальных комиссий, которые рассматривали дела заключенных непосредственно в лагерях или в местах «вечного поселения». В каждую из таких комиссий входил один работник прокуратуры, один представитель из аппарата ЦК КПСС и один из уже реабилитированных членов КПСС. Эти «тройки» временно наделялись правами Президиума Верховного Совета СССР и могли производить реабилитацию, помилование и снижение сроков заключения. Их решения не нуждались в утверждении и вступали в силу немедленно. Еще до начала работы комиссий телеграфным распоряжением из Москвы были реабилитированы и освобождены люди, которые находились в заключении по обвинению в критических отзывах о Сталине, распространении анекдотов о Сталине и аналогичных мелких делах.