Михаил Казовский - Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…

— Отчего вы так решили?

— У меня свои счеты.

— Вы несносный меланхолик!

Прогулявшись по зале и уже решив уезжать, Лермонтов неожиданно столкнулся с Валуевым — тот стоял около жены, кушавшей мороженое.

— О, Мишель! Как я рад встретиться с тобой. Хоть одно умное лицо среди этой серой массы.

— Ты мне льстишь: у меня сегодня лицо тоже не подарок.

— Неприятности?

— Мелкие. Это неважно. Как твои дела?

— Слава богу, неплохо. Жду очередной поездки с поручениями в Европу.

— Собираешься ехать с Машей?

— Разумеется. Как я без нее?

Поэт поцеловал руку дочери Вяземского. Она сказала:

— Приходите к нам завтра. Многих гостей не ожидаем, будут только свои. — И помолчав, добавила: — Щербатова тоже обещала.

У него вспыхнул огонек в глазах.

— Неужели?

— Да, она кстати спрашивала про вас. Я ответила, что пошлю вам записку, но теперь приглашаю лично.

— Буду обязательно.

Михаил повеселел и решил на радостях выкурить трубку. Сел в диванной комнате, запалил табак и погрузился в клубы ароматного дыма. Как все хорошо обернулось: у Валуевых не будет этого француза, и никто не сможет помешать его общению с молодой княгиней. И неплохо бы прямо там объясниться в любви. А почему бы и нет? Если объявить их женихом и невестой, де Барант отступится несолоно хлебавши. Конечно, главное препятствие будет в бабушках — и ее, и его. К сожалению, он пока без бабушки, по сути, беден. А откуда же получить средства и на свадьбу, и на квартиру, и вообще на семейную жизнь? Нет, увы, видно свадьбе не бывать. Придется ограничиться исключительно флиртом, в лучшем случае — нумерами на углу Невского и Лиговки, у любезного Франца Ивановича. Но поедет ли туда Мэри? Ведь она не Милли, совершенно иной склад характера…

Его размышления прервал Краевский, заглянувший в курительную комнату.

— Ну, конечно, где еще можно найти гения российской словесности, как не тут, в байроновском одиночестве? У меня для тебя хорошая новость: перед самым Рождеством цензор пропустил твою «Тамань». Поздравляю! Будет во второй книжке «Отечественных записок».

Лермонтов просиял.

— Слава богу! Это превосходно. А «Казачья колыбельная»?

— Тоже. И подпишем обе вещицы твоей фамилией, а не псевдонимами или инициалами.

— Делай, как хочешь.

— За такой успех надо выпить. И вообще за все твои успехи в новом году.

— За мои и твои успехи. Я пишу, ты меня печатаешь, мы работаем вместе.

— Значит, за наши с тобой общие успехи…

Кучер был отпущен сразу по приезде и не ждал барина, поэтому Михаил, выйдя из посольства, пошел пешком. И не пожалел: ночь стояла тихая, ясная, морозная, снег поскрипывал, фонари горели, а холодный воздух прочищал легкие и голову. За Невой, на Васильевском, запускали новогодние петарды, и они освещали небо серебристыми искрами.

— Завтра я ее увижу, — с удовольствием думал поэт. — Завтра все решится. Милли пожалеет о нашем разрыве. Я пошлю ей книжку моих стихов с ернической надписью. Или нет, не пошлю. Пусть сама купит, а потом разрыдается. Ждет ли она ребенка? Если да, то от кого? От меня? Вряд ли. Если жить с мужем и с любовником одновременно, можно ли сказать с точностью, от кого ребенок? Она сама сделала свой выбор. Как там в «Горе от ума» сказано: «А вы! о Боже мой! кого себе избрали? Когда подумаю, кого вы предпочли! Зачем меня надеждой завлекали? Зачем мне прямо не сказали, что все прошедшее вы обратили в смех?!» Ничего, ничего: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Я еще посмеюсь над тобой, Милли!

Подойдя к парадному, Михаил увидел свет в окнах своей квартиры. Бабушка не спала. Бросив шинель и фуражку на руки Андрею Ивановичу, он вошел в гостиную. Елизавета Алексеевна в кружевном чепце и очках сидела за столом и гадала на картах. Она подняла на внука встревоженные глаза.

— Карты говорят о скором расставании. Выпадут тебе и казенный дом, и дальняя дорога.

Лермонтов весело спросил:

— А марьяжный интерес?

Старушка не почувствовала иронии и ответила серьезно:

— Интереса не вижу. Хлопоты есть пустые. А внизу — одна чернота, посредине туз пик. Это очень скверно.

Он махнул рукой.

— Ах, оставьте, бабушка, ваши глупости. Вы ведь не гадалка, а карты врут.

— Нет, не говори, — она смешала расклад. — Год-то начался високосный. Да еще и в среду. А среда — день гаданий и вещих снов. Что-то сердце у меня заболело.

— Я накапаю вам ландышевых капель.

— Возьми в левой створке буфета. Ох, как тяжело! Я предчувствую что-то нехорошее.

— Что может быть нехорошего? — Он принялся считать капли: — Раз, два, три, четыре, пять…

— Или провинишься по службе, или женишься.

— …семь, восемь… вот последнее — не исключено… девять, десять.

— Так я и знала! Неужели Щербатова?

Протянув ей рюмку с лекарством, он повторил:

— Не исключено.

— Миша, умоляю тебя: только не Щербатова! Ты с ней намучаешься, она тебя до могилы доведет!

— Пейте и успокойтесь. Объяснений не было. Может, завтра, у Валуевых… Там посмотрим.

Выпив капли, Елизавета Алексеевна с горечью заключила:

— Эх! Не зря сердце ноет — високосный год!..

У Валуевых не только праздновали встречу Нового года, но и провожали Сержа Трубецкого на Кавказ. Он не унывал, хорохорился, говорил, что коль скоро не убьют, то вернется в чине майора и тогда уж уйдет в отставку. За него пили многие из «кружка шестнадцати» — Лермонтов, Монго, братья Шуваловы, князь Васильчиков… О последнем надо сказать особо: тайный осведомитель Бенкендорфа, доводился он сыном председателю Государственного совета и тем самым стоял выше остальных членов «кружка», но не задавался и не строил из себя человека особой касты. В 1839 году, завершив учебу в университете, сделался кандидатом права; именитый отец присмотрел для него неплохую должность в Министерстве юстиции, но наследника эта скучная работа в Петербурге не особенно вдохновляла — 22-летний, пылкий, он хотел реальных дел.

— Скоро встретимся, — говорил Васильчиков, чокаясь с Трубецким. — Еду на Кавказ вместе с бароном Ганом — будем создавать весь административный аппарат на очищенных территориях. Поднимать край до уровня остальной Российской империи. Приучать дикарей к цивилизации.

— Дай-то Бог, конечно, — ответил Валуев, — только вряд ли у вас получится. Русских на Кавказе не любят и считают врагами. Не одно поколение сменится, прежде чем кавказцы примут наши порядки. Если вообще примут.

— На Кавказе опасно, — поежилась Ростопчина. — Саша и Серж, вы только не лезьте под пули нарочно.

— Да какие пули! — усмехнулся Васильчиков. — Я сидеть буду в Ставрополе, вдалеке от военных действий. А в другие городки выезжать под солидным конвоем.

Лермонтов вздохнул.