Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Все это время Александр очень был несловоохотлив, так что ничего не мог от него добиться насчет Леона, a сказал только, что он получил от брата письмо из Харькова от 1 февраля, накануне отъезда «капитана» в Тифлис; но в чем заключалось письмо, Александр не счел нужным сообщить. Крепко подозреваю, что «капитан» опять у брата денег просит. Александр распространялся только о твоей подруге Бартеневой; она очень обрадована вниманием императрицы к ее старшей дочери, которая поет не хуже Зонтаг. Услышав о таланте дочери и о бедственном положении ее матери, государыня пристроила ее ко двору; Полине такое счастие и не снилось. Она среди царского семейства, и производит голосом большой эффект (elle passe son temps avec la famille imperiale, et fait fureur grace a sa voix charmante). Говорит еще Александр, что на днях встретил Вигеля [189] , который смеялся так зло над семейством Н – в, впрочем, и без того довольно смешным, что не уступал и Соболевскому – своему врагу заклятому (son en-nemi jure)».

«Наконец доктора мне объявили, – сообщает бабка от 1 апреля, – что опасаться нечего, и советуют мне одно лишь душевное спокойствие. Но где же оно? Беспокоюсь я и о неприятностях, которым Александр подвергается на каждом шагу, и о тебе, в особенности о твоем ребенке. Освободился ли он от этого мерзкого кашля? Но Бог не без милости, и надеюсь, что твой доктор преувеличил; и в самом деле, какая может быть сухотка (marasme) у шестимесячного дитяти? Молю Бога удостоиться мне на Страстной неделе причаститься в церкви. К счастию, домовая церковь в доме Апраксина от нас недалеко».

«Вчера мы получили письмо от Леона из Тифлиса, – сообщает Надежда Осиповна на другой день. – Он здоров и очень много расспрашивает о тебе и о новом своем племяннике. Просит нас хлопотать в свою пользу у барона Розена, и сегодня папа уже наводил по этому делу справки. Розен не знает, когда он вернется в Тифлис; начальник же штаба Вальховский, без разрешения свыше, не может ничего сам от себя сделать. Леон оставил все свои бумаги в Министерстве внутренних дел, а как их оттуда достать – Бог знает. Обнимаю ребенка. Бог да благословит его…»

«Слава Богу, я счастлива, – сообщает бабка от 6 апреля. – Приобщилась в церкви Св. Тайн, а потому радостно пишу вам, друзья мои, «Христос воскрес!» Признаюсь, я не рассчитывала прожить до Пасхи – дело прошлое. Чувствую себя всякий день лучше и лучше, и возвращена к жизни, после того как была на два пальца от смерти (me voila ren-due a la vie, ayant ete a deux doigts de la mort); от болезни остался лишь один упорный кашель, некоторая слабость, отсутствие аппетита и слабость зрения. Порай-Кошец еще не являлся, а Раух и Спасский твердят мне лишь одно: не храбритесь; приказывают мне ни о чем не думать и предаваться розовым мечтам, как особа, купающаяся в счастии (lis m’ordonnent de ne penser a rien, d’avoir des idees couleurs de rose, comme une personne, qui nage dans le bonheur.)

…Жду твоего Кошеца, как жиды Мессию! Стук экипажей причиняет мне спазмы, не могу выносить громких звонков, плачу, когда роняют ложки и вилки на пол. Все это нервы… без сомнения, пройдет, а Кошец, как пишешь, исцеляет успешно нервных. Страдаю бессонницей и лишена утешения видеть твоего Лелю даже во сне… Наяву же не вижу, кроме Александра, теперь никого, так как присутствие посторонних меня утомляет. Наташа заходит редко: она здорова, почти всякий день в театре, много гуляет, а в конце мая разрешится от бремени. Обе ее сестры тоже, как сказал Александр, веселятся. Твой брат с женой и с ними занимает прекрасную квартиру на большой набережной за 6700 рублей. Он сообщил мне сейчас очень прискорбное известие: бедный князь Вяземский лишился восемнадцатилетней дочери Полины. Скончалась в Италии; все семейство в отчаянии, и возвращаются сюда. Наталья и Ольга Соловые замужем, и одна из них за Александром Ланским [190] , о чем тоже сын мне сообщил.

Устала… В следующий раз напишу побольше. Обнимаю тебя, благословляю Лелю, а Николаю Ивановичу передай мои теплые чувства».

Дальнейшие события в семействе Пушкиных за 1835, 1836 и 1837 годы войдут в следующие, последние главы хроники.

«Александр вчера уехал в Тригорское, – сообщает Надежда Осиповна моей матери от 7 мая 1835 года, – и должен возвратиться прежде десяти дней, чтобы поспеть к родам Наташи. Ты подумаешь, быть может, что он отправился по делу – совсем нет; а единственно ради удовольствия путешествовать, да еще в дурную погоду! Мы очень были удивлены, когда Александр пришел с нами проститься накануне отъезда, и его жена очень опечалена; надо сознаться, что твои братья оригиналы, которые никогда не перестанут быть таковыми. (Sa femme est toute triste; il faut avouer, que tes freres sont des originaux, qui ne se desoriginaliseront jamais.) Леон ожидает в Тифлисе Розена с большим нетерпением. Тифлисом он очарован, восхищаясь прелестной природой, прелестным климатом, и в очень веселом письме подшучивает над своими летами: говорит, что в тридцать лет он расстался с романическими мечтами, уверяя, будто бы у него более половины волос поседело, что и придает ему вид будто бы совершенно шутовской».

«Наконец дождались Порай-Кошеца, – пишет Сергей Львович десять дней спустя, 17 мая. – Он у нас был, передал твое письмо, и мы очень были обрадованы, как можешь себе представить, посещению твоего посланного, а ждали его, повторяю, как жиды Мессию. Приехал Кошец 12-го числа, в прошлое воскресенье. Я просил его считать наш дом своим (je l’ai prie de regarder notre maison comme la sienne). На это Кошец отвечал усердными, едва ли не китайскими поклонами. Дай Бог, чтобы он содействовал совершенному выздоровлению мама; непременно к нему зайду, а остановился Кошец у своего отца, который и служит, и живет в Почтовом департаменте… Но письмо я начал о Кошеце под влиянием радости и надежды, что он возвратит здоровье моей Надежде, извини опять за каламбур. По-настоящему, я должен был начать письмо с другой новости: 14-го числа, т. е. в прошлый вторник, в семь или в восемь часов вечера, Наташа разрешилась от бремени мальчиком, которого они назвали Григорием, – право не знаю, с какой стати. Александр, совершив десятидневную поездку в Тригорское, пробыл в отлучке, считая время туда и обратно, три дня и возвратился в среду, в восемь часов утра, на другой день разрешения Наташи. Александр сообщил нам печальные известия о Михайловском: крестьяне грабят и делают ужасы (les gens pillent et font des horreurs). Тебе известно, как я ухаживал за садом; смею сказать, украсил его и придал изящный вид всему, что окружало господский дом; кроме того, распорядился в прошлом году выстроить заново флигеля (les dependances), теперь же все, по словам Александра, пошло к черту. Беспорядок такой, какой и вообразить себе нельзя; этот беспорядок, огорчая нас донельзя, не приглашает нас, сказать нечего, ехать туда летом. Не знаю, что с нами будет, лишь бы Бог оказал нам милосердие выбраться летом из Петербурга».