Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

…Александр намерен ехать в Москву на два месяца, а может быть, останется и долее. Будет рыться в архивах для своей истории Петра Великого. Он очень рассеян, и не решаюсь поэтому подробно говорить ему о наших денежных делах. К тому же слишком озабочен хозяйством, ребятишками и нарядами жены. Вчера был, по обыкновению, ненадолго, к тому ж с тремя женами и в дистракции. Все, чего от него могла добиться, ограничивается тем, что, как ты полагал, на нашу долю придется пока, за вычетом процентов в ломбард, 1600 рублей, которые управляющий должен выслать тебе во что бы ни стало, и будто бы Александр письменно приказал ему это сделать. Повтори, однако, это господину Пеньковскому. Но во всяком случае было бы еще лучше, если бы ты приехал сюда, пока Александр еще здесь, или же немедленно по его возвращении переговорить с ним лично. Полагаю, брат не уедет раньше января, а в марте будет назад. Ничего положительного об этом не говорит даже и Наташе.

…Был у нас Плетнев, был и Жуковский, были и Талызины, но мать к ним не выходила, а принимал «дражайший». Мама поправляется, но очень медленно, и перебирается с помощью палки из спальни в гостиную, посидит в кресле и опять уходит».

«…Пишу тебе в знаменитый день моего рожденья, – иронизирует Ольга Сергеевна в письме от 20 декабря. – Удивительное, нечего сказать, счастие, что лишний год сел мне на плечи! Если бы знаменитый день принес мне какое-либо особенное благополучие – можно было бы его еще отпраздновать. Александр совершенно согласен с моими мыслями, потому и не счел нужным находиться в числе поздравивших, а их было много. Бог знает каким образом все они проведали о «достославной годовщине». Показались даже такие господа, которых я до «сих пор» и в глаза не видала. Все это звонило без памяти, так что и звонок никуда больше не годится, злословило, сплетничало, ело, да закусывало, да радовалось, и, по-видимому, всякий воображал, что восторгается не моим, а собственным днем своего рождения. Боже мой, как все это смешно, и как достойно самых колких насмешек Александра. Утром мама настояла, чтобы я пошла к обедне, что я и сделала, зная, как это будет ей приятно, хотя дома помолилась бы с большим усердием, не соблазняясь на пение дьячка в скороговорку, которое более чем неблаголепно, не располагая к теплой молитве. Принимая же затем знакомых и незнакомых, в качестве «новорожденной» – в тридцать-то восемь лет я устала так, что и сказать не могу. Отец не в духе, мать тоже не в своей тарелке и, как полагаю, единственно вследствие моих слов, что день моего рожденья терпеть не могу.

…Мама чувствует себя, по-видимому, лучше. Раух и Спасский являются всякий день и говорят между собою по-латыни, что меня, однако, далеко не успокаивает.

…Мама не покидаю днем. Занимаю ее чтением Вальтер Скотта, Бальзака и Поль де Кока, чем и заставляю смеяться. Мать, кажется, полюбила тебя не на шутку, очень желает тебя увидеть, спрашивает, привезешь ли свою гитару, прошел ли твой кашель, даже прослезилась, сказав: «Я много, много была виновата перед ним». (J’ai eu tort, bien tort a son egard.) Леля ее любимец и баловень. По вечерам выезжаю очень редко, и то, чтобы сделать удовольствие Александру. Была с ним у Вяземских, Талызиных, но не пускаюсь в большой свет… что я там забыла? Правда, ездила в собрание, но не танцевала, а была на хорах. Наташа, разумеется, танцевала, а брат нашел своего Соболевского, который тоже не танцевал, а прогуливался, задрав кверху нос, руки в карманы, и, кажется, был намерен сказать: «Смеюсь над всеми!» (il se promenait le nez au vent, les deux mains dans ses poches, et semblait dire a toute la societe: je ne me moque pas mal de vous!) – На днях посетила я Анет Керн вместе с Александром. Был там Глинка. Он ставит свою оперу «Сусанин». Кроме Глинки встретила я многих приятных собеседников и собеседниц, нравственно отдохнула, и прежняя веселость, хотя на пару часов, ко мне возвратилась. Кстати или некстати (a propos ou mal a propos). Очень хорошо делаешь, что не кажешь носа к К – м, после того, как глава этого семейства не заблагорассудил отвечать тебе визитом. Александр говорит, что он очень глуп, доказательством чего, между прочим, служит следующая выходка этого вельможного пана: вообрази, заставил французских актеров играть свой глупый водевиль, и вышел просто срам. Употребляю выражение Александра. Что касается жены этого господина, то она Александра терпеть не может. Она когда-то вздумала говорить ему о его стихах, а так как брат ей отвечал довольно сухо, то и отнеслась к нему с насмешливым тоном:

– Знаете ли, г. Пушкин, что ваш «Годунов» может показаться интересным в России?

Александр на это отвечал:

– Так же он может показаться интересным в России, как вы можете казаться красивой женщиной в доме вашей матушки. (Savez vous, monsieur Пушкин, que votre «Годунов» peut paraitre interessant en Russie? – Madame, – riposta Alexandre, – tout comme vous pouvez passer pour une jolie femme dans la maison de madame votre mere.)

Александр вообще в долгу не остается; на глупости отвечает метко и дерзко, тогда как, по моему мнению, следовало бы пожать на пошлые фразы плечами и отойти или же, на худой конец, забарабанить пальцами по столу, как будто невзначай, в ответ на подобные выходки: самое лучшее средство, и значило бы: «с пошляками не хочу тратить слов».

Александр же нервный. Принимая к сердцу то, что надо бы пропустить мимо ушей, и не ожидая выходок, на которые всегда надо быть готовым, он тогда или растеряется, а через полчаса отомстит колкой эпиграммой, которую напечатает, или же «огреет» (il ripostera) противника на месте, да так «огреет», что тот, будучи разбит двумя-тремя словами Александра наголову (etant battu a plate couture), сделается его тайным, следовательно, самым опасным врагом [199] … К – я с тех пор равнодушно на него смотреть не может…

Александр дал мне на днях читать стихи Бенедиктова; есть вещи прекрасные, но и безвкусные довольно. Показались ли они у вас? «Ледяной дом» – новый роман Лажечникова – вовсе не хорош. Пахнет литературным похищением (cela sent son plagiat); подражание и Гюго, и Вальтер Скотту, мочи нет, что, собственно, tres mauvais gout… [200] С этим согласен и Владимир Соломирский, мой ученик по френологии и хиромантии; был у меня на днях вместе с Александром. Говорю «у меня», так как отца не было дома, а мама принять, по болезни, никак не могла. Соломирский выдержал тоже большую и еще более опасную болезнь».

«…Тебе уже известно, – пишет Ольга Сергеевна мужу от 3 января следующего 1836 года, – что сделал мой брат Леон, но что мне сейчас рассказал Александр – это уже новость: Леон проиграл тридцать тысяч рублей! (mais ce que vient de me dire Alexandre – c’est quelque chose de nouveau: Leon vient de perdre au jeu trente mille roubles!) Александр хочет купить вексель, и напрасно; ему это удалось однажды. Лев проиграл Болтину десять тысяч, а помирился эдаким манером на две тысячи. Каков же Лев? Из рук вон! Соболевский говорит: «Придется же Александру Сергеевичу кормить; кормить-то еще не беда, а поить накладно»; я же с моей стороны не вижу никакой причины платить за долги Леона и полушки.