Лев Павлищев - Мой дядя – Пушкин. Из семейной хроники

Кстати: отгадай, чем занимается Анет Керн? – Переводит Жорж Занда, и не ради удовольствия, а ради денег! Просила она Александра замолвить слово в ее пользу Смирдину; но Александр всегда действует без церемонии, когда дело идет об отказе (mais Alexandre est toujours sans facons, quand il s’agit de refuser). Брат отвечал, что он Смирдина совсем не знает, но Анета не печалится, рассчитывая получить за перевод романа «Andree» ни более ни менее как пятьсот рублей».

В письме от 22 ноября Ольга Сергеевна рассказывает довольно юмористическое происшествие:

«Твое письмо, а лучше сказать, вложенный туда кредитив на имя банкира, произвело не совсем плохой эффект: надо заметить, что в тот же день мой отец должен был получить 1400 рублей, высланных управляющим, и преподнес мне с сияющим видом сто рублей – часть его долга. Затем получается и твое письмо; я его отцу читаю. «Дражайший» вытянул физиономию и вознегодовал, зачем высылаешь мне деньги чрез банкира? Приходит тогда Александр; «дражайший» отводить его в сторону, показывает письмо управляющего и, топая ногою, спрашивает: «Что это такое? что это значит? не понимаю» (qu’est се que c’est que cela, qu’est се que cela veut dire? je ne comprends pas). Я удалилась в другую комнату, дать отцу и брату объясняться на свободе. Однако слышала их прение. Александр говорил с большим жаром, и, когда спор кончился, пришел ко мне и сказал: «Для тебя есть девятьсот рублей, но тебе не дадут ничего, потому что мой отец, несмотря на мои доказательства, упорно утверждает, что деньги для Льва (II у a neuf cents roubles pour vous; mais on ne vous donnera rien, car mon рёrе, malgre que je le lui prouvais, s’obstine a sontenir, que c’est pour Leon); а муж твой виноват: если бы написал прежде Пеньковскому, деньги были бы у него. Мама, лежа в постели, услышав, что говорят о деле в соседней комнате, перепугалась, опасаясь сцены, а сидевшая у матери Княжнина выходит к нам на цыпочках, со словами: «Бога ради потише! С вашей мама сделается дурно». Я сей же час пошла с братом к больной; Александр, полагая ее успокоить, сказал ей, что ничего особенного не случилось, а разговор касался денег, высланных из деревни. Затем Александр взялся за шляпу и был таков. Весь день мой отец дулся; за обедом и ужином не проронил ни слова (et ne me soufa pas le mot), но после ужина последовал за мной и, показывая мне бумажник, сказал: «Тут есть деньги и для тебя, как уверяет Александр; возьми по крайней мере часть» (И у a aussi de l’argent pour toi, a ce que dit Alexandre; prends au moins une partie). Первым моим словом было отказаться, и я отвечала: «Если вас это стесняет, ни за что на свете не приму, а попрошу только у вас, что мне должны». – «Но это меня нимало не стесняет, – отвечал отец. – Матвей Михайлович Сонцов мне прислал кое-что на днях…» Я опять просила его не беспокоиться, вследствие чего он и положил обратно бумажник в карман, а на другой день… ни слова. На третьи сутки, зарядившись храбростью и видя отца в хорошем расположении, я попросила должные мне сто двадцать пять. На это «дражайший»: «Возьми же пятьсот, прошу тебя»; После того я уже отцу не прекословила. Остальные пятьсот отец послал в Тифлис Леону, вместе с письмом довольно бесцеремонным, чтобы не сказать резким. Но храброму капитану – с гуся вода: подвергается не таким пулям. Как тебе это все кажется? Право, папа жалок, всегда нуждается. Александр уверяет, что «дражайший» опять хочет заключить заем. Со всех сторон отца обманывают, обворовывают, грабят, да еще подсмеиваются над ним. А челядь его – саранча сущая. Итак, не присылай теперь мне денег: у меня более четырехсот рублей: двухсот круглым счетом очень достаточно; если же весной поедем в деревню – и того слишком много. Не буду выезжать, помимо увещаний Александра, в свет, во избежание расходов».

«Только что возвратилась от Александра, – сообщает мать от 26 ноября, между прочим, – и провела у него целый день с моим Лелей. Брат, по-видимому, опять меня весьма полюбил (mon frere parait de no-uveau m’aimer beaucoup), а Лелю очень хвалит и ласкает. Леля большой говорун и особенно сошелся с своим двоюродным братом Сашей, но успел на него тут же дяде насплетничать: «Дядя, знаешь, Маша плачет? Сашка ее прибил!» Александр своим детям так же, как и я моему, спуску не дает – ни двухлетнему своему мальчику, ни девочке. Впрочем, нежный отец (il chatie bien son garcon, qui n’a que deux ans, et sa Macha de meme. Au reste il est tendre рёге). Знаешь ли, брат хотя человек и не деловой, но дела понимает, и дал мне много практических советов? Ругает на чем свет стоит журналистов, называя их ябедниками и жидами. Говорит, в деревне писал очень немного, но своей элегией (он мне ее прочел) остался доволен [195] . Написал и очерк «Клеопатра» [196] . Отыскалось у него до двадцати экземпляров твоего «Лирического альбома» [197] . Отдал мне пятнадцать для перемены на книги, советуя приобрести взамен, между прочим, сочинения Гоголя. Прочти ссору Ивана Ивановича с соседом – тоже Иваном. Я послушалась и купила, но не взамен альбома, а на чистые деньги. И действительно не раскаиваюсь: хохотала до упаду. Иван Иванович и Иван Никифорович – неподражаемы. (Ces deux Иван sont impayables, et le «поцелуйтесь с своей свиньею, а если не хотите, так с чертом» – c’est tout се qu’il у a de plus gentil.) Гораздо больше смеялась при чтении «Ивана Ивановича», чем при чтении «Героя Очаковских времен» Основьяненки, который, помнишь, меня так забавлял!..

Наташа и сестры ее, Азинька и Коко [198] , прелюбезные и предобрые. Видят во мне родную и, конечно, чтобы сделать мне приятное, ласкают моего Лелю, в особенности Коко. Мальчишка (le petiot), кажется, уже в нее и влюбился…

К сожалению, не могу часто у них бывать. Всякий день проливной дождик, а грязь непроходимая, в особенности в части города, где живем. Маме теперь гораздо лучше, и если будет продолжать лепешки Маркелова, Бог даст поправится».

«Тебе кланяется, – пишет Ольга Сергеевна от 28 ноября, – Сергей Соболевский, без которого Александр жить не может. Все тот же на словах злой насмешник, а на деле добрейший человек. Брат посвящает Соболевского в семейные дела, ничего от него не скрывает. Читая твои письма, Александр часто терял терпение, и тогда Соболевский их ему дочитывал, советуя обращать серьезное внимание на то, о чем сообщаешь. Рассмешил меня этот mylord qu’importe своей сатирической выходкой, сказал мне по-русски: «Сестра незабвенного здесь присутствующего пиита и дочь знаменитого его родителя! Не соблаговолите ли осчастливить мой карман девятьюстами сребреников, ожидаемых вами от оного родителя? Когда-нибудь, честное слово, отдам, если не на этом, то, ей-Богу, на том свете»…

…Леон продолжает писать письма из Тифлиса старикам на имя Александра, который, по моему совету, более их по принадлежности и не пересылает (иначе с мама сделалось бы Бог знает что), и не стесняется их распечатывать. По этим письмам, Леон, прежде определения своего в линейный казачий полк, задавал будущим товарищам обеды. Как тебе нравится? К тому же Александр мне рассказал, что Леон, будучи в последний раз в Петербурге, нанял первый номер в доме Энгельгардта, за который платил двести рублей в неделю, и давал завтраки графу Самойлову! Александр говорит: «Это уже из рук вон, ни на что не похоже!»