Влас Дорошевич - Старая театральная Москва (сборник)

С талантом, с умом, с тонким вкусом Неделин находил в себе чёрточки, чтобы создать образы и Сапеги, и Наполеона, и доктора из «Дяди Вани».

Как богато одарён он был природой!

Я встретился с Евгением Яковлевичем Неделиным недавно, мельком, в фойе оперного театра.

Бедный Неделин был тенью самого себя.

На пожатие ответила бессильная рука. У него было восковое лицо. Усталые от страданья глаза.

Он был:

– Не жилец на этом свете.

А ещё утром я прочёл о нём в газете, что вчера:

– Неделин играл как всегда, как большой художник.

Никто из «соловцовцев», – из могучих актёров могучей соловцовской труппы, – не пережил своего таланта.

Старейший из них, Киселевский, умер в день своего бенефиса, во цвете лет и сил умер сам Соловцов [21], нежданно, в полном расцвете таланта и работы умер Чужбинов [22], для бедного и милого Рощина нежданный мрак настал тогда, когда он только что ступил на новую ступень в искусстве, «Царём Борисом» вошёл в трагедию и стал мечтать о «Макбете»…

И теперь Неделин ушёл, ещё чаруя зрителей своим талантом. Словно соблюдая какую-то традицию соловцовской труппы.

Для всех для них рампа гасла среди действия, среди игры, среди творчества.

Никто не дожил:

– До ущерба таланта.

И все ушли из жизни, не зная:

– Скуки эпилога.

Сегодня, в день первого русского актёра, любопытно набросать силуэт:

– Последнего русского актёра.

Новорождённого.

Ему 20 лет. Прекрасный возраст!

У него длинные белокурые волосы, закрывающие уши, как у танцовщицы Клео де Мерод. И «уайльдовское лицо».

Ещё несколько лет тому назад это возбуждало любопытство.

Теперь примелькалось:

– Слишком много носят.

Слишком много «Уайльдов»!

Всё, что было до него, он признаёт:

– Никуда не годным.

Пьесы, постановки, игру.

Авторов, режиссёров, актёров.

Будет стремиться:

– Внести что-то новое.

Необходимо ненавидеть старое.

Иначе не захочешь новизны.

Он глубочайше уверен, что:

– Театр переживает кризис.

– Театр гибнет.

Он добавляет:

– Театр, как таковой.

Хотя, при чём тут «как таковой», – неизвестно.

Так умнее!

Он особенно любит говорить о театре.

Больше даже говорит о театре, чем играет.

И говорит не в каких-нибудь трактирчиках, как прежде.

А на разных «вторниках», «средах», «четвергах», «пятницах», «субботах», «воскресеньях», «понедельниках».

В Политехническом музее, в других местах, где собираются люди, которым решительно:

– Не на что убить время.

Послушать его:

– Театр гибнет.

Театр уже погиб.

И это заставляет с большей надеждой взирать на него.

– Может быть, он спасёт?

К прежнему актёрскому быту, протекавшему не в аудиториях и музеях, он относится с брезгливой улыбкой:

– Пьяный, безграмотный народ.

Он терпеть не может того, что существует:

– Старьё, которым завалены казённые сцены.

– Жалких ремесленников, которые играют на частных, чтоб не сдохнуть с голода!

Это прекрасно.

Будьте всегда недовольны существующим.

Недовольство, это – самое плодотворное состояние человеческой души.

Недовольство, это – беременность ума.

О старых актёрах он слушает со снисходительной улыбкой.

О старом театре тоже.

– Такова была публика. Она ходила в театр смотреться в зеркало. И довольствовалась зеркалами, которые её уродовали. Как кухарка, лучших не видевшая.

О старых «великих» он слушает, пожимая плечами:

– Д-да. Для своего времени, для тех требований это, вероятно, было удовлетворительно.

Он, собственно, желал бы, чтобы всё это старое:

– Поскорей передохло.

Немножко каннибальски.

Но естественно.

Человечество делится, говорят, на два борющихся лагеря:

– Мужчин и женщин.

Каждый лагерь делится на два враждующих стана:

– Стариков и молодых.

Молодёжь не может не ненавидеть стариков.

Старики мешают ей жить:

– По-новому.

Если бы все старше 40 лет в один, действительно, прекрасный день сразу умерли, свет сделал бы скачок вперёд на 3 столетия.

Новый актёр клянётся Коммиссаржевской, которой никогда не видел, бредит Гордоном Крэгом, о котором знает мало, и Максом Рейнхардтом, о котором, собственно, ничего не знает.

Он поклоняется:

– Режиссёру.

Этакому умилённому режиссёру, которых развелось теперь больше, чем актёров.

Который с особой сладостью, – словно в него положили 4 куска сахару, – рассказывает свои:

– Настроения и переживания.

– Когда Константин Сергеевич (г. Станиславский) почесал левую бровь и сказал: «М-да-с!», это, знаете, было откровение… Откровение, говорю вам…

– Но в чём же откровение?

– Это, знаете, трудно выразить… Это настроение… переживание… открылись возможности… этакие достижения…

– Ей-богу, ничего не понимаю!

– Очень о вас жалею! А мы поняли!

Старый актёр с режиссёром был на ножах.

– Не учи!

Новый считает шиком «смотреть на себя, как на глину».

– Лепите!

Это скверно.

Очень старо, но страшно умно:

– Не сотвори себе кумира!

Никаких кумиров!

Лёжа ниц, не двинешься вперёд.

Куда, однако, вперёд?

Новый актёр говорит:

– Публика ищет теперь в театре новых эмоций.

Но каких?

Не говорит.

Или секрет. Или не знает.

А откуда-то из глубины «прёт», побеждает, вновь захватывает, заинтересовывает публику:

– Старый репертуар.

Настроения… переживания… достижения… скрытые возможности…

Всё это интересует только гимназистов, ходящих по контрамаркам.

Всё это, вероятно, хорошие вещи.

Но их:

– Делать не умеют!

В искусстве важно не только:

– Что?

Одинаково, если не больше, важно:

– Как?

Кто же этот новорождённый, последний господин сцены с причёской Клео де Мерод и уайльдовским лицом?

Действительно:

– Революционер?

Или только:

– Неуважай-Корыто?

На банкете в честь Варламова один присяжный поверенный поднялся и сказал:

– Глубокоуважаемый Константин Александрович! Вы наш национальный артист. У вашего таланта русская душа. Мы – народ защиты! Везде. В жизни, в суде, на сцене. Когда перед нами изображают человека, ни за что, ни про что убившего совершенно неповинную женщину, мы требуем:

– Нет! Ты так сыграй, чтобы мне не Дездемону, а Отелло было жалко!

И только тогда считаем актёра «истинно великим», если он так показал нам душу мудро, что мы признали за Отелло несчастье, а не преступление, оправдали его, пожалели и, кажется, были бы готовы отдать за такого человека свою собственную дочь!