Влас Дорошевич - Старая театральная Москва (сборник)

– «Буду весь в синяках!» – подумал с отчаянием г. Немирович-Данченко.

– Какая вещь! Эти слова: «Быть или не быть?» А? Мороз по коже! Или это: «Ты честная девушка, Офелия?» А? Ужас-то, ужас?! Нет, вы понимаете этот ужас?!

– Кому ж и понять! – сказал г. Немирович-Данченко, становясь подальше, – Шекспир!

– Гений! Гений! Давайте репетировать «Гамлета»! Сейчас! Сию минуту! День и ночь будем репетировать «Гамлета»! Ни пить, ни есть! Давайте, ничего, ничего не делать всю свою жизнь, только играть «Гамлета». Без перерыва! Играть! Играть!

– Про собаку разговора не было? – осведомился г. Станиславский.

– Владимир Иванович, как же теперь, – полюбопытствовал с тревогой Вишневский, – насчёт Шекспира? Есть Шекспир или нет Шекспира?

– Вот вопрос! – пожал плечами г. Немирович-Данченко, – как же Шекспиру – и вдруг не быть?

– Ну, слава богу!

Г. Вишневский облегчённо вздохнул:

– А то, знаете, привык к Шекспиру, – и вдруг его нет. Прямо, словно чего-то недостаёт.

Г. Станиславский крутил головой.

– Большой энтузиаст!

Мистер Крэг посмотрел на вошедших к нему гг. Немировича-Данченко и Станиславского с глубоким изумлением.

– Чем могу служить, господа?

– Да мы насчёт «Гамлета»! – сказал г. Немирович-Данченко.

Мистер Крэг переспросил:

– Как вы сказали?

– Гамлета.

– Гамлет?! Это что же такое? Город, кушанье, скаковая лошадь?

– Гамлет! Пьеса Шекспира!

– Кто ж это такой, этот Шекспир?

– Боже мой! Драматург!

– Н-не знаю. Не припомню. Не слышал. Может быть. Что ж он такое сделал, этот господин, про которого вы говорите?

– «Гамлета» написал.

– Ну, и господь с ним! Мало ли пьес пишут!

– Да, но вы… ставить… в нашем театре…

– Извините, господа! Кто-то написал какую-то пьесу. Кто-то зачем-то хочет её играть. Мне-то до всего этого какое дело? Извините, господа! Я думаю сейчас совсем о другом!

И мистер Крэг погрузился в глубокую задумчивость.

– Капризный у человека гений! – погладил бороду г. Немирович-Данченко.

– Придётся, вместо «Гамлета», на сцену просто датского дога выпустить! – вздохнул г. Станиславский, – не пропадать же догу.

А г. Вишневский так даже заплакал:

– Господи! Я-то всем знакомым генералам, графам, князьям даже говорил: «Гамлет»!

Опочил после многих лет радостного творчества артист Неделин.

Благодарная память ему.

Память?.. От актёра не остаётся ничего.

Это не так.

Актёр умирает совсем только тогда, когда умирает последний из его зрителей.

Хорошая игра – как горячий поцелуй.

Это длится мгновенье, но память об этом остаётся в сердце, пока оно бьётся.

Нет, память об актёрах самая яркая.

И воспоминания об актёрах самые сильные.

Это был прекрасный артист.

Талантливый, умный, интеллигентный, с хорошим вкусом.

Отличное сочетание.

В этом мире, где создают иллюзии для других, – и сами живут иллюзиями.

Всякий актёр считает себя не тем, что он есть.

Великий комик Пров Садовский воображал себя трагиком и играл «Короля Лира». Великий Эрнст Поссарт уверен, что он гениальный:

– Водевильный актёр.

И больше гордится тем, как играет Камуфлета в «Чашке чаю», чем Мефистофелем и Ричардом III.

В. Н. Давыдов играет в провинции Лаврецкого в «Дворянском гнезде» и, говорят, всю жизнь промечтал сыграть Гамлета.

Е. Я. Неделин считал себя:

– Фатом.

У него была для этого амплуа колоссальная коллекция самых необыкновенных цилиндров, самых поразительных рединготов, смокингов, визиток, какой-то особой ширины шнурки для пенсне, ботинки всех возможных форм.

Театральная суета сует!

Он был то, что на языке сцены называется актёр:

– На характерные роли.

И тут он создавал скульптурные фигуры.

Передо мной прекрасная декорация Грановитой палаты.

Красный звон московского Кремля.

Соловцов привёз из Москвы преизрядные колокола, и в лавре нашёл звонаря-художника.

Изнемогая под тяжестью парчового одеяния, на трон поднимается Рощин – Борис.

Перед ним проходят послы.

И вот среди них выступает…

Не идёт, а выступает блестящий Лев Сапега.

Глубокий, – но полный какого достоинства поклон.

– Король наш, третий Жигимонт…

Он делает паузу, приосанивается ещё больше и с весом роняет:

– …и мы, паны…

Пред самодержцем говорит представитель конституционного государства.

И даёт понять разницу.

Одной интонацией предупреждает, с кем надо считаться.

Роль Сапеги написана у гр. Алексея Толстого тонко.

Сапега хорошо говорит по-русски.

И лишь время от времени у него проскочит то польское, то латинское слово.

И Неделин ведёт чутко по замыслу автора.

И только чуть-чуть даёт проскользнуть польскому акценту.

– Ты новую вчинаешь династию, и тебе невместно летигиум тот тяжкий пильновать.

Едва слышное ударение в «пильновать» и окончание в котором едва слышно:

– Пильно?ватць.

И перед вами куртуазный, старающийся отлично говорить по-русски польский магнат.

Какой оживший старинный портрет!

Передо мною кабинет, обитый зелёным шёлком с вытканными золотыми лавровыми венками.

Дежурство звякнуло шпорами, палашами и застыло, отдавая честь.

В широко раскрывшиеся двери быстрой, нервной, неровной, стремительной походкой вошёл небольшой человек, с бледным лицом, с глазами исподлобья.

Белый жилет. Большой палец правой руки за пуговицей.

Оглянул всех быстрым, острым взглядом.

Взглядом, от которого не скроется ничего.

Жуткая фигура!

И заговорил отрывистым, с хрипотой голосом.

Словно каждую секунду повелевая.

В манере говорить слышна привычка:

– Командовать.

Когда он волнуется, у него начинает дрожать правая нога. Когда кто-нибудь говорит больше двух слов, он начинает хмуриться. Он всех перебивает. Груб, – и, боже, какой актёр! Каким красивым жестом берёт шутя за ухо Фуше, с какой красотой целует руку «Madame Sans-GЙne». Какая страсть рисоваться. Какое стремленье всех очаровывать.

– Откуда вы взяли такого Наполеона? Величественного и невоспитанного? Орла и «мирового комедианта»? – спросил я у Неделина.

– Я делал его по Тэну.

Сама madame Режан не имела счастья играть с таким Наполеоном.

Я пересмотрел много Наполеонов в разных пьесах, от самого Поссарта.

И ещё недавно, в Париже, зайдя в Дом Инвалидов, чтобы ещё раз взглянуть на «Могилу», – могилу, окружённую знамёнами, могилу, около которой написано:

– Аустерлиц… Москва…

я мысленно видел того, кто лежит в этой «могиле», таким, каким мне нарисовал его Неделин.

Не знаю, мог ли самый горячий поклонник воздать высшую хвалу любимому артисту.

Большое искусство актёра.

Он сам художник, и сам тот мрамор, из которого создаёт свои произведения.