Виктор Фрадкин - Дело Кольцова

«В полночь, как всегда, куранты Спасской кремлевской башни играли „Интернационал“. Мощные радиопередатчики разносили его невидимо звучащими волнами. Двумя часами позже лондонская станция передала бой часов Вестминстерского аббатства и гимн „Боже, храни короля“.

На мысе Оловянном, в полярной пустыне, Эрнст Кренкель надел наушники и включил коротковолновый приемник. Из города Франкфурта кто-то бесстрастным голосом сообщал, что сегодня в аптеке внезапно скончалась неизвестная молодая женщина, блондинка, в черной соломенной шляпе, с исправными зубами, на ней полосатая юбка и лиловые рейтузы. В этот же день во Франкфурте пропал музыкант небольшого роста, также со вполне исправными зубами; отличительные приметы: чрезвычайно небольшие ноги и перстень со знаком свастики. Из Кенигсберга слышался непрерывный барабанный бой, вызывая недоумение: музыкальная минута или последние восточно-прусские новости? Даже на мысе Оловянном было слышно, как марширует фашистская Германия… Кренкель вышел, чтобы расчистить свежий снег в проруби рутштока, смерить силу ветра. Сквозь лай собак что-то неторопливо шуршало. Может быть, чух медведя.

Планета частью еще спала, частью уже бурлила дневной суетой, завтракала, работала, смеялась, хоронила мертвецов, убирала жатву, купалась, читала газеты, нюхала цветы.

От вашингтонской платформы тронулся экстренный поезд: президент Рузвельт выехал в предвыборный агитационный тур.

В Риме поутру вспыхнул громадный пожар на кинофабрике Чинес. В польском местечке Дзвежне группа членов фашистской „народной партии“ ворвалась в помещение избирательной комиссии и уничтожила урны и списки избирателей. Японский генерал Доихара вылетел из Калгана, где он руководил совещанием „о мерах для поддержания спокойствия и порядка в Чахаре и Суйюани“. В Париже делегаты Унитарной и Всеобщей конфедераций труда готовились к совместному заседанию, которое состоялось в тот же день и с пламенным воодушевлением закрепило вновь обретенное единство французского профессионального движения.

Писатель Михаил Михайлович Пришвин в городе Загорске прочистил ружье, выбил разбитые пистоны из пустых патронов, переснарядил их и собрался на утиную охоту. Прибывший в Германию для „охоты на оленей“ венгерский премьер-министр Гембеш вел с Герингом переговоры об охоте несколько иного рода и готовился к беседе с Гитлером. В Токио премьер-министр, министр иностранных дел, военный и морской министры совещались о принципах „новой японской политики в Китае“. В этот же самый час жена машиниста архангельской лесной биржи Сазонова с воплями и стонами родила четверню. Трех девочек и одного мальчика. Одновременно в Гослитиздат, в Москве, принесли из типографии свежеотпечатанный том сочинений Томаса Манна.

В календарях всех частей света на листке этого дня было обозначено: „27 сентября 1935 года, пятница“. Календари советского изготовления добавляли: „Третий день шестидневки“.

Ничего особого и замечательного не было в этом во всех отношениях будничном дне. Но несколько сотен, а может быть, даже целая тысяча людей, взглянув на календарную дату, улыбались про себя; выйдя на улицу, на палубу парохода, садясь к письменному столу, придвинувшись к астрономической трубе, переступая порог биржи, церкви, лаборатории, театрального зала, они шире раскрывали глаза, рассматривали все вокруг себя взглядом более острым и пытливым, чем обычно. Разглядывали и примечали. Схватывали, чтобы сохранить в памяти, на бумаге, в снимке, в документе.

Двадцать седьмого сентября на круглосуточной журналистской, литературной, писательской вахте был записан, зарисован, зафиксирован методами репортажа и художественного наблюдения будничный день земного шара. Мир был застигнут врасплох, подсмотрен исподтишка, как мощный зверь, идущий по ночам привычной тропой к водопою…

Москва, 28 сентября 1935 г.»

И есть продолжение:

«…Вчера, 27 сентября, в годовщину нашего „Дня мира“ мы в Аликанте встречали первый советский пароход „Нева“, с продовольствием для женщин и детей Испании от советских женщин.

Книга задержалась. Устарела ли она, ее материал, ее документы? Нисколько. И через пять, и через двадцать лет они будут остро интересны и поучительны. Замысел Горького целиком оправдывает себя.

Как читать эту книгу?

Материал, даже после того громадного отсева, который проделала редакция, — громаден. Читатель, взявшись за „День мира“, может сначала прийти в смущение и недоумение. Как осилить этот том? И вообще — что это? Справочник, научный труд, обзор, комплект? Как надо с ним обращаться? Перелистывать или читать подряд, заглядывать в отдельные, интересующие того или другого читателя разделы, или изучать эту работу по плану?

Мы считаем „День мира“ книгой для чтения. Перелистайте сначала ее, познакомьтесь с построением, бегло посмотрите иллюстрации, задержитесь на тех страницах, какие вас задержат. А потом, не спеша, погрузитесь в чтение, пусть с передышками, но подряд. Вы не пожалеете. Могучая симфония человеческой жизни захватит вас и понесет с собой.

Мадрид, 28 сентября 1936 г.»

Михаил Кольцов.

В 1961 году Аджубей, тогда главный редактор газеты «Известия», выпустил в свет новый «День мира» и использовал в нем предисловие Кольцова, но почему-то не счел нужным назвать имя автора.

Как я уже упоминал, одним из журналов, издававшихся в ЖУРГАЗе, был «Чудак». Первый его номер вышел в декабре 1928 года. Он стал вторым сатирическим журналом, издававшимся в Москве. Первым был «Крокодил» появившийся в 1922 году. Для «Чудака» работали известные писатели, поэты и карикатуристы того времени. О предстоящем выходе в свет нового журнала Кольцов написал Горькому:

Москва. 1 ноября 1928 г.

Дорогой Алексей Максимович!

Я сейчас подготовляю первый номер нового сатирического журнала «Чудак». У нас собралась неплохая группа писателей, художников, и мы решили во что бы то ни стало придать будущему журналу облик, совершенно порывающий с увядшими сатириконскими традициями. Мы убеждены, что в СССР, вопреки разговорам о «казенной печати», может существовать хороший сатирический журнал, громящий бюрократизм, подхалимство, мещанство, двойственность в отношении к окружающей обстановке, активное и пассивное вредительство. (Журнал предназначается для интеллигенции и служащих.) Название «Чудак» взято не случайно. Мы, как перчатку, подбираем это слово, которое обыватель недоуменно и холодно бросает, видя отклонение от его, обывателя, удобной тропинки: — Верит в социалистическое строительство, вот чудак! Подписался на заем, вот чудак! Пренебрегает хорошим жалованьем, вот чудак! — Мы окрашиваем пренебрежительную кличку в тона романтизма и бодрости. «Чудак» представительствует не желчную сатиру, он полнокровен, весел и здоров, хотя часто гневен и вспыльчив. «Чудак» — не принципиальный ругатель, наоборот, он драчливо защищает многих, несправедливо заруганных при общем попустительстве, он охотно обращает свое колючее перо против присяжных скептиков и нытиков. Иными словами, «Чудак», как Горький, играет на повышение. Вот, в самых общих чертах, основное умонастроение редакции. Излишне добавлять, что при такой физиономии будущего журнала Вы, Алексей Максимович, нам дотошно нужны, не только как генерал и как имя, а как реальный союзник, сотрудник, друг. Позволяю себе покорнейше просить Вас оказать мне парламентское доверие и сейчас же (первый номер выходит 15 декабря, журнал еженедельный) прислать что-нибудь, хотя бы небольшое, весело-зубастенькое или сурово-наставительное, и то и другое одинаково подойдет к характеру журнала. Если не успеете сейчас же, напишите мне хоть одно слово о согласии сотрудничать, это нужно мне не для рекламы (списка сотрудников печатать не буду, хотя участвуют лучшие силы), а для личного морального самочувствия моего и товарищей.