Екатерина Джугашвили - Мой сын – Иосиф Сталин

А мальчик сдерживает слезы,
Готовые упасть из глаз,
И он невольно вспоминает
От старших слышанный рассказ:
– Жил некогда добряк безвестный —
Друг злакам и земным плодам.
Он ниву попирать не стал бы,
Хотя б ковры постлали там.
Добряк жалел и каждый колос,
Склонивший стебель перед ним,
Но, кем-то злобно оклеветан,
Добряк был схвачен и судим.
И привели его к помосту,
И вздернули веревкой ввысь,
Но меж столбами чудодейно
Колосья густо поднялись.
И был колосьями поддержан
Простой и добрый человек, —
Так незаслуженных страданий
Чудак неведомый избег.
Под ним колосья не сгибались,
Снопом поднявшись золотым,
Невидимы зевакам праздным,
Жестокосердым и глухим.
И жертву вынули из петли.
На мир беззлобно он глядел
И зажил заново, невинный,
И светлым стал его удел.

Где же вы теперь, колосья,
Золотевшие в полях?
Трудно стало бедным парням
Одолеть предсмертный страх.
Ведь они пахали землю.
Может, зерен жемчуга,
Ставши стеблями на поле,
Их не выдадут врагам?
Где же, где же вы, колосья?
Надо парням жизнь сберечь!
Не видать златоголовых,
А петля у самых плеч!
– Боже, боже! Мать родная!
Искры слез. Возросший гул.
– Так его! – и кто-то шубу
Деловито застегнул.
– Ну и время! Капитала
Не сберечь для черных дней!
Для таких и петли мало!
Я бы их штыком, ей-ей!
– Не простим!
Запомним это,
Затаивши в сердце гнев! —
Молвил парень в черной блузе,
Боль и ужас одолев.

Не мальца ль желанье сбылось,
Чтоб герой не погибал?
Смертник, в саван облаченный,
Оборвался и упал.
– Он, видать, невинен, люди! —
Загудел кругом народ.
– Пощадить! Неправы судьи,
Раз могила не берет!
Но палач опять за дело,
И народ теснится зло.
Зреет ярость.
Грудь Сосело
Снова дышит тяжело…
– Этак даже псов не душат
Или брошенных котят!
Если то царя веленье,
Он не меньше виноват!
И подавлен мальчик думой.
Сверстников объемлет страх.
И домой бегут ребята
С первым ужасом в глазах.

Едва вздремнув, проснулся мальчик
И в гневе он клянет царя.
Учителей тревожит в школе,
Негодованием горя.
– Нас наставляет катехизис,
Что вечен справедливый бог,
Что вездесущ и неизменен,
Непостигаем и высок.
Твердим, что с дней первоначальных,
Неизмерим, неповторим,
Он, всеблагой и всемогущий,
Дарит добро сынам своим.
– Ты прав, дитя!
– Тогда чего же
Людей лишает он щедрот?
Ужель не знает, что пирала
Обида и нужда гнетет?!
– Он знает все!
– Тогда зачем же,
Когда любимцев одарял,
Забыл создатель всемогущий,
Что счастья жаждет и пирал?!
– Дитя! Господь великодушен,
Но он испытывает нас,
Нам предназначив эту землю,
Следя за нами каждый час.
И по заслугам в этом мире
За гробом одаряет он…
– Но ведь создатель мудр от века
И не как смертные рожден.
Зачем всезнающему богу
Людей напрасно искушать?
Раз он дает дыханье грешным,
Ведь им греха не избежать!
А потому…
– Ты, Джугашвили,
Побойся бога! Меру знай!
Чего ты затеваешь споры?
Вопросов праздных избегай!
Учи прилежней катехизис!
Не по годам ты, братец, смел!
Все, сказанное в этой книге,
Вписать создатель повелел…
И мальчик сел, смущен, за парту;
Сомнений не унять ему.
И в возмущенном юном сердце
Звучат слова: – А потому…

Слушал малыш поученья.
Что это? Голос могил?
Слушал, но детской мечтою
Где-то высоко парил.
Слушает, но не сдается.
Думает тайно: «Не то!»
Чудятся дальние страны,
Где не страдает никто.
Понял, что в школе готовят
Преданных трону навек,
Чтобы льстецы выживали
И погибал человек.
Знает, что, множа напасти,
Мир расколола вражда.
Боль обжигает крапивой
И не пройдет никогда!
Ярость в младенческом сердце,
Гневом пылают глаза;
Ждет он, чтоб толпы восстали
И грохотала гроза.
Парус упругий натянут,
Тучами небо грозит.
Сердце уже пламенеет
И не прощает обид.
И, недовольная жизнью,
Неукротима душа.
Что же Сосело подскажут
Книги – друзья малыша?

– Чего не спишь еще, мой голубь?
– Другой, как эта, книги нет!
Хотел бы до последней строчки
Прочесть, пока блеснет рассвет.
Стихов певуче-звонких сладость
Впивает мальчик, опьянев.
Он любит древние сказанья
И руставелевский напев.
– О, хевисбер, могучий Гоча,
Моя мечта всегда с тобой!
– Рожденный раз лишь раз погибнет! —
Звучит его ответ простой.
– Но умирать героем должно,
Во имя ближних, мой сынок,
Чтоб весь народ, скорбя о жертве,
Итти за гробом гордо мог.
– Отец! Поверь, что так и будет!
Мне умирать не тяжело! —
И в урагане знамя Гоча
Горит, взметнувшись, как крыло.
– О, хевисбер, народом чтимый,
Скажу, сходя навек во тьму:
– Земли, где кости предков тлеют,
Не отдавайте никому!
Здесь кровь издавна обагрила
Народа страдные пути…
Служа мечом родному краю,
Отчизну жизни предпочти!

В горах не дрогнет знамя рода,
Потоком движется народ.
То Гоча, обнажив седины,
В поход воителей ведет.
– Пускай погибнет тот мохевец,
Что, словно раб, в пыли падет.
Смерть не страшна! Лишь древо жизни
Цвело б опять из года в год!
– Веди нас за собою, Гоча!
Ворвись, как вихрь, во вражий стан! —
К груди прижал Сосело книгу,
Восторгом пылким обуян.

О, Сопром, любимый всеми,
Друг селян и сельских нив!
У тебя медовый голос,
Ты всегда красноречив.
– Ваш черед, о молодые,
Обнажить для боя меч!
Воронье над нолем кружит,
Где отцам пришлось полечь.
Жизнь – взволнованное море,
Волны буйно мчатся вдаль.
Будьте крепки, словно скалы
Или кованая сталь!
Только благо торжествует!
С давней нам растят поры
Горгасланов и Давидов
Берега родной Куры.
Поседел Ираклий в битвах;
Кровь не сохла на клинке.
Голос скольких, жизнь сложивших,
Раздается вдалеке!
Горы Картли сохранили
Славу предков навсегда.
Храмы, замки и твердыни —
Плод великого труда.
Львы служили нашим предкам,
Не рожденным для цепей,
И земля отчизны нашей
Это – пепел из костей.
Не забудьте же, картлийцы,
Доблесть деда и отца!
Их мечи не устрашили,
Ни смертельный град свинца!
Ваш черед, о молодые,
Вам пути уступим мы!
Пусть нужда вас не пугает
И жестокий лед зимы.
Не одним мечом, а знаньем
Станет край непобедим.
Мы всегда с народом будем
И в напастях отстоим!
Быть с народом, нас вскормившим,
В дни несчастий и труда, —
И тогда душой и телом
С ним сольешься навсегда.

Они «Како» сегодня учат.
Как увлекателен урок!
О, сколько слез Илья исторгнет
Неотразимой властью строк!
«Владетель крикнул: – Люди, розог! —
И вот седого старика
Приволокли свои же братья.
Жестоко был старик избит,
Кого в селенье каждый чтит.
А я внимал мольбам и стонам
С душой и сердцем возмущенным…
Ни бледность старца восковая,
Ни борода его седая,
Ни воля мудрого творца
От князя не спасли отца!
Я рядом был, но что я мог?!..»
Такая тишь стояла в классе, —
Казалось, что ударит гром.
А голос мальчика звенящий
О дне вещает боевом.
Уже вздувает вены ярость
И зреют новые слова;
В глазах – зловещее сверканье,
Вступает гнев в свои права.
И слезы детские на парты
Стекают из печальных глаз;
Они блестят, как полевые
Цветы в вечерний росный час.
«Когда же над отцом простертым
Я вновь увидел розог взмах,
Безумным гневом ослепленный,
Ружье невольно сжал в руках.
Я с плеч на землю скинул бурку,
Заслышав крик: „Расправьтесь с ним!“
Всадил заряд злодею в сердце;
Свершил я суд, неудержим,
Над ним – губителем моим!»
– Жизнь за него отдать готовы! —
То вторит мальчику весь класс,
И радует ребят притихших,
Что взор мучителя погас.
Зовя людей к священной мести,
Ты учишь праведной борьбе.
Како! Твой путь – дорога наша,
Мы будем подражать тебе!
Служить народу будем, братья!
Беды не отвратить слезой!
В борьбе наставниками станем
И для противников – грозой.