Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

– Как у нас в Советском Союзе! – восклицал Некрасов.

Студенты недоверчиво помалкивали…

Вермонтские контакты налаживались после лекций, при этом Некрасов достигал труднодоступных высот, в том числе и педагогических…

Сейчас, в баре аэропорта, Вика с хитрым видом запускал руку в сумку и выуживал сувениры.

Разглядывая все эти ерундовины, я корчился от зависти. Ведь я тоже был «вещистом», как любил говорить о себе В.П., и всеми фибрами души разделял с ним эту страсть. Тягу к малонужным, не используемым в повседневной жизни предметам, которые раньше называли безделушками.

Фигурки, паровозики, гномики и тролли, самолётики, солдатики, медальки, бирюльки, фиговинки и сувенирчики – по-некрасовски штучки-мучки. Всё это повергалось быстротечному любованию и устанавливалось на книжную полку, этажерку или складывалось в бесчисленные картонные коробки.

Рассказывал Вика о своей страсти и устно, и в письмах, и в книгах, искренне считая, что всем это интересно так же, как и ему самому…

Некрасовский «Сапёрлипопет» вышел в 1983 году с подзаголовком: «Если бы да кабы, то во рту росли грибы…»

Подзаголовок был понятен всем в отличие от заглавия. Что за «Сапёрлипопет»? А означает это вышедшее из употребления «Чёрт возьми!».

Некрасов писал «Сапёрлипопет» в Женеве, у Наташи и Нино Тенце.

Написав размашисто «Конец!», решил несколько дней попить всяких вкусных напитков, на радостях и вообще, чтоб навык не потерять.

Так как вкуснее водки трудно что-либо вообразить, выпивка слегка затянулась…

Что ищет пьющий человек у своего окружения? Соучастия, сочувствия, понимания и тихого уважения. В Женеве ему всегда удавалось получить от хозяев всё, кроме соучастия. Правда, и с пониманием иногда возникала загвоздка. И тогда вызывали из Парижа меня…

«Сапёрлипопет» начинается с иносказания, «что было бы», с описания Союза глазами мнимого иностранца, а Парижа – глазами выдуманного парижанина. Всё это – чистейшей воды ностальгия, грусть по утраченному, по дому.

«Хочется сравнивать и говорить. О той дурацкой и незабываемой жизни, которая тебе так знакома. И так дорога. О жизни в Союзе».

Кому вы это всё рассказываете, Виктор Платонович?

На этот вопрос Достоевский отвечал: «Я пишу для себя».

Определённо думаю, что и вы выговариваете душу! Пишете обо всём – обмане, лжи, хамстве, о красоте Крещатика, о водке и пьяных разговорах. Все впечатления, вывезенные десять лет назад, и все мысли, обдуманные за это время здесь, приписывались странному гибридному герою «Сапёрлипопета», некоему русскому, как бы выросшему во Франции.

Автор прикидывает различные варианты.

Реальные факты биографии, сценарии кошмарных снов. Вполне возможные, иногда выдуманные, а может и нет, ситуации. Всё время мы настороже – где тут правда, где выдумка, где их хитросплетения? А это было или нет? А это кто? О чём это он? Некрасов добился своего, замотал переменами и перестановками.

Излюбленные выкрутасы фантастов – возврат из настоящего в прошлое и перескакивание в будущее – он применил к своей жизни, нарушив известный нам заранее ход событий, крутя и так и этак свою биографию.

Ребячество? Не скажите! Плотный, с затейливыми подробностями рассказ, как обычно у Некрасова. О чём? Так я же сказал, о своей жизни. О людях, в основном о других писателях. О смысле жизни. Его, конечно, жизни. И опять же – о порядочности. О чести и долге. О дружбе.

Читатель обязан с полуслова понимать что к чему. «С острым глазом и чутким ухом» – это не автор, а его читатель должен быть таким.

В «Сапёрлипопете» Вика признался, что писал под Гамсуна и Хемингуэя. А я добавлю, что ещё и под Ремарка, и под Писемского. И под Виктора Некрасова, то есть себя. Компания приличная, что и говорить…

Вечный вопрос впервые попавших во Францию – почему лимонад в кафе дороже вина?

А стакан кипятка с долькой лимона и пакетиком чая за столиком на тротуаре не уступает по цене бутылке водки в супермаркете? Почему морковка дороже апельсинов? А бананы дешевле картошки?

– Это необъяснимо, как происхождение жизни на Земле! – смеялся Виктор Платонович.

Первое время мы тоже не переставали удивляться.

Скажем, в дорогом ресторане, бестактно заглянув в поданный пригласившему нас французу, захватывающий дух счёт, Вика, потрясённый, возопил:

– И за что так дерут?

– Как за что? – ответил француз. – Вы ведь платите не за продукты. А за мгновение жизни, за миг удовольствия. И это стоит очень дорого!

Некрасов поутих и вежливо покивал – якобы ощутил что-то необыкновенное, в виде мига…

Кстати, об удовольствии.

Однажды мадам Мартини пригласила Некрасова в принадлежавший ей ресторан «Распутин», удивлявший своими ценами даже нефтяных шейхов. Увязались и мы с Милой. Чего там неудобно, растолковывали мы несколько сконфуженному В.П., скажите, мол, детей дома не с кем оставить. Еле уговорили…

Мадам Мартини встретила писателя с вежливой радостью, похвалила за сообразительность, дескать, правильно сделали, что пришли все вместе. Она хорошо говорила по-русски, просила называть её Элен, пригласила в отдельную ложу. Немедленно на стол поставили шампанское, которое мы также в мгновение ока выпили. Сразу же появилась вторая бутылка. Так продолжалось весь вечер, пока в зале шла большая программа.

Мы с Милой пялились на публику, посматривали на русских танцоров и певцов, на цыган всех национальностей и поглядывали исподтишка на легендарную Элен.

Она оказалась полькой, пила только чай в подстаканнике и весь вечер проговорила с Викой. О войне, которую она помнила подростком, о Варшаве, о концлагерях, о немцах, евреях и русских. Распрощались они, насколько мне удалось запомнить после шампанского, хорошими приятелями.

…Нам прожужжали уши: кавказский ресторан, дёшево, обильно и вкусно, хозяин понимает по-русски, обязательно загляните! Называется, иначе нельзя, «Золотое руно».

Договорились с Юрой и Наташей Филиппенко, позвали Эдика и Таню Зелениных и заказали столик на субботу.

Мама была в Медоне, и Вика один-одинёшенек вяло ковырялся в бумагах в кабинете. Оживлённо согласился на моё приглашение поужинать. На водку пообещал не зариться, а кавказского вина он давно не пил, да и сейчас не тянет…

Я иногда раздражался, видя, как Вика забывал о возрасте. Ничего страшного, если он неугомонно бегал с молодёжью по городу, но дело принимало серьёзный оборот, когда он с энтузиазмом включался в питьё крепких напитков. Вместе с молодыми парнями или их подругами, особенно охочими к балдению в парижских кафе.

– Не надо вам за ними гнаться! – грубил я и тянул его домой.

Виктор Платонович иной раз как-то печально соглашался, но бывало, отмахивался и не менее грубо посылал меня. Это означало, что наш писатель уже славно выпил и прекращать праздник души не собирается. Я не обижался, хотя раздражался уже гораздо внятнее, а Викины молодые собутыльники начинали тревожно поглядывать…