Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

Поль пил водку на русский манер, не брезговал напиваться допьяна, после чего обожал орать советские песни, наполненные гражданским пафосом. Мы с ним на этой почве сблизились и, бывало, обнявшись на кухне, со слезой подвывали, отбивая такт:

В перерывах он непечатным матом ругал свою мамашу, партийную даму высшей категории, члена французского политбюро Жанетту Вермерш. Кроме того, Поль с удовольствием танцевал танго с мужчинами…

Так как большая комната была полностью забаррикадирована столовым настилом, люди, единожды севшие за стол, выйти из-за него подобру-поздорову не могли и были приговорены к общению с нежданными соседями.

Олег Целков выбрал место в дальнем углу, подальше от надзора жены. Соседкой оказалась сравнительно молодая и пылко пьющая поэтесса с пшеничными усиками а-ля Лермонтов. Кроме того, Олег сел рядышком с двумя приветливо открытыми бутылками водки.

Через некоторое время Тоне Целковой стало ясно, что раздолье это надо обуздать – Олег уже крепко принял и даже пытался чуть вздремнуть. Отвлекающим манёвром недопитая бутылка водки возле живописца была заменена такой же, но с водой из-под крана, чуток закрашенной для запаха спиртом.

Пришедший с опозданием художник, адепт нонфигуративного искусства, пролез по телам сидящих за столом и уселся рядом с Олегом, потирая руки и примериваясь к стакану.

Здорово, друг, экспрессивно вскричал подрёмывавший до этого Целков, ты вовремя пришёл, давно пора выпить, давай посуду! Тронутый радушием, нонфигуративист подставил стакан, тут же наполненный спиртопахнущей водой. Поехали, зашумел ещё громче Олег, чего ждём! Хватил залпом стакан и крякнул, эх, мол, пошла соколом!

Вслед за ним сосед тоже опрокинул стопку.

И замер, поражённо глядя на Целкова, суетливо закусывающего винегретом. С глубокой опаской понюхал бутылку, снова налил и отпил для пробы. Молча полез по коленям гостей вдоль стола, ища, где приткнуться, так и не поняв что к чему.

Потянувшегося к другой бутылке Олега в спешном порядке извлекли из-за стола и увели домой. Благо они жили рядом.

Сколько раз парижские записки Некрасова сравнивались с путеводителем! Дескать, они мало чем отличаются от Бедекера. Пеняли и Синявские, и Максимов. И Ефим Эткинд намекал, вроде бы в шутку.

Не понимают они, говорил мне Вика, что это моя давнишняя мечта! Бедекер по Парижу! Вот возьму и напишу! Да такой, что все закачаются!

Некрасов так и не написал отдельной книги о Париже. Но я не поленился, собрал буквально все его парижские отрывки, абзацы, фразы – упоминания о Париже за все времена, начиная с «Месяца во Франции» в начале шестидесятых, и состряпал из этого месива достаточно плавное повествование.

Альбом с текстом был разукрашен гербами Парижа. Сколько времени я профукал, исколесив все туристические места и обегав все парижские ларьки с сувенирами, ища разные гербы! То в виде наклеек, то как открытки, то в форме тканых блях и нашлёпок. Получилось пухло и аляповато.

Труд был преподнесён Виктору Платоновичу на очередной день рождения. Озабоченный лёгким похмельем, В.П. поблагодарил без лишних слов и положил альбом куда-то на верхнюю полку, в загон. Я слегка обиделся.

И только после смерти В.П. понял, что у меня осталась своего рода книга-калейдоскоп, разрозненная, как лоскутное одеяло, но уникальная – недописанный, иногда как бы с чужого плеча, чуть бессвязный, но всё же тот самый некрасовский Бедекер!

Не надо быть таким уж проницательным, чтобы догадаться о главной парижской теме Некрасова.

Книжные магазины!

С книгами была прямо-таки казнь египетская! Периодически, раз в месяц, Некрасов шёл в книжный магазин и терял голову: «Остановись, безумец! Стой! Не надо!!! А сам бреду к кассе…»

Особую слабость питал к энциклопедическим словарям «Лярусс». Там в двух словах разъяснялись любые вопросы. Но главной бедой были книги по искусству. Вот где Вика действительно не останавливался перед расходами! Роскошные, неподъёмные, малотиражные издания.

Зная за собой эту пагубную привычку, он придумывал хитрые маршруты, чтобы избежать книжных магазинов, как пьющий картёжник старается обходить стороной казино с бесплатным баром.

– Господи! – причитал в магазине Вика. – Жить не хочется, какие красоты, какие чудеса полиграфии! А Париж, посмотри, Витька, Париж-то!..

Париж вчера и сегодня, и старый, и таинственный, и уходящий, и подземный, и закатный, и с мостами, и с птичьего полёта… Впрочем, с альбомами о Париже он успокоился довольно быстро, успев, однако, уставить ими целую полку…

– Ну как было не взять этого Босха, глянь на это чудо! – плаксиво оправдывался В.П.

И как не прикупить неподражаемых фотографов – Дуано, Гамильтона, Уазо, Картье-Брессона, Брассая или Роберта Капа?! Да и Джина Лолобриджида – блеск!

– Куда столько накупать, Виктор Платонович? – почти раздражённо спрашиваю я.

Мама смотрит иронично и печально. Мила отказывается понимать! В.П. настроен примирительно.

– Н1чого, шчого, меньше пропье! – отвечает он мне словами киевской домработницы Гани. – Да и тебе в наследство останется…

До книг было кино. Пока интерес к западным кинофильмам как-то не рассосался.

Некрасов нередко и как бы с удивлением заводил об этом разговор.

Это раньше, мечтательно вспоминал он, в Киеве или в Москве все рвались на французские, итальянские, американские фильмы, по контрамаркам, на закрытые просмотры. Посмотреть, полюбоваться, окунуться, помечтать… Незнакомая жизнь, удивительные города, нездешняя любовь… Запотевшие бокалы, меткие пули, дым сигары, полыхающий камин… Даже их бедность была для нас пышной и живописной. А теперь это соблазнительное житьё на всех углах и во всех кинотеатрах и журналах – иди, смотри, наслаждайся! Или скучай – всё под боком!

В начале эмиграции в кино нам ходилось охотно. Покупал билеты, естественно, Некрасов, он же и выискивал, что и где идёт.

Первым делом просмотрели всего обожаемого им Феллини, благо многое помнили по Союзу. Кстати, «Ночи Кабирии» он смотрел в Киеве чуть ли не десять раз, как он уверял, а глаза Джульетты Мазины вошли в его жизнь, так прямо и говорил! Да ещё неустанно пересматривались все фильмы с беззаветно почитаемым и обожаемым Жаном Габеном.

Они с Милой продолжали ещё тройку лет усердно посещать кинотеатры, у меня не стало времени, да и сильно уставал на работе.

И вот негаданно подкралась такая обидная напасть – западное кино приелось!

Некрасов, слывший среди домочадцев знатоком французского языка, с каждым походом в кино всё более убеждался, что он просто без толку коротает время в мягком кресле. Его французского не хватало, он почти не понимал, что происходит на экране, не успевал одновременно следить и за действием, и за диалогом. Да и монологи были неясны.