Виктор Кондырев - Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг.

С моей мамой, Галиной Викторовной, Некрасов познакомился в Ростовском окружном театре Красной Армии, перед войной.

Кроме участия в массовых сценах актёр Некрасов успел сыграть две заметные роли – офицера в водевиле «Своя семья, или Замужняя невеста» Шаховского и графа Кутайсова в спектакле «Полководец Суворов» Бахтерева и Разумовского.

А режиссёром в этом театре был мой отец, Леонид Алексеевич Кондырев.

До этого, во Владивостоке и Вятке, Вика попробовал подрабатывать на поприще театрального художника. Поприще это, судя по всему, отплатило ему чёрной неблагодарностью.

Как и меня подвело драматическое дарование. В отрочестве я сыграл в театре множество молчаливых персонажей. В основном на гастролях, на выездных спектаклях.

Моей первой и последней разговорной ролью был некий дворецкий. Пьесы не помню. Я был высокорослым отроком. Появившись из-за кулисы, в ливрее и пудреном парике, я должен был громко объявить:

– Их сиятельство играют наверху в бильярд!

И поклониться.

Я вышел, стукнул жезлом, произнес вызубренную реплику, но от волнения дал петуха. Последующую паузу я помню до сих пор. Она была бесконечной. Актёры на сцене молча хохотали, стиснув зубы и задержав воздух. Я удалился, забыв о поклоне, покрытый позором. Потом я играл ещё в десятках спектаклей, но бессловесно. Кого только я не воплощал в массовках – и второго невольника, и третьего зайца, и четвёртого раненого. Бунтовал на авансцене в негустой толпе, бегал туда-сюда по сцене со знаменем, падал со стоном, заколотый шпагой заговорщика. Получал я за выход десять дореформенных рублей.

Обожал гастрольные переезды из города в город. Ради экономии, предварительно получив, конечно, проездные, я путешествовал с сукнами и реквизитом. Наслаждаясь в кузове грузовика, уютно устроившись среди тюков и ящиков…

Достигнув юношества, я театр невзлюбил. Но к актёрам до сих пор отношусь сердечно.

Итак, вступив в труппу ростовского драмтеатра в сентябре 1940 года, Виктор Платонович сразу же начал приударять за моей мамой. Мама, по дошедшим рассказам, абсолютно не была этим оскорблена. До начала войны оставалось совсем немного. Мне, значит, был годик.

Мама вспоминала, а В.П. не опровергал, как она провожала его на фронт. На ростовском вокзале. В чём я не сомневаюсь. А вот то, что она держала на руках меня, – довольно маловероятно, это уже ближе к семейной легенде. Хотя к тому времени она уже не жила с Леонидом Кондыревым.

В июне 1941 года, будучи ещё актёром театра Красной Армии и имея броню, В.П. выступал в госпиталях, читал патриотические отрывки и стихи Николая Асеева, Иосифа Уткина и Виктора Гусева. Сгорая при этом от стыда – мужчины должны воевать, считал он. Через сорок лет он вспомнит об этом в «Сапёрлипопете»: «Всё же лучше, чем читать с эстрады Асеева».

Не цепляясь за броню, как тогда называли отмазку, пошёл в военкомат, и был призван в армию, и ушёл на фронт 24 августа 1941 года.

Была ли у них с мамой любовь на старости лет? Не думаю. Были некие отголоски довоенной близкой привязанности, отзвуки давней-давней нежности… Но во время войны Вика помнил о маме, разыскивал её, писал в Киев и спрашивал, нет ли вестей от Галины Базий? Вестей не было…

Так вот, Виктор Платонович поначалу стеснялся своего брака перед приятелями и друзьями. И чтобы сгладить своё малодушие, Вика утрированно и даже раздражённо подчёркивал первое время свою независимость. Не упускал случая сравнить характеры своей матери, Зинаиды Николаевны, и Галки, моей мамы. Сравнение оказывалось не в пользу Галки.

Зинаида Николаевна дожила до глубокой старости, и В.П. запомнил свою мать спокойной, ироничной, всё прощающей и разрешающей, готовой на всё ради Викочки. Я бы сказал, что после смерти Зинаиды Николаевны он был явно склонен её обожествлять. «Маму я любил и люблю больше всех на свете, её мне больше всего не хватает – её ясности, весёлости, доброжелательности во всём».

Галка же была любовью далёкой молодости. А сейчас хотя и стала верным другом, но имела характер и привычки, не всегда присущие светлому образу любимой женщины. К тому же моя мама не любила сквозняков. Как и я, кстати.

Из-за пронзительных, но очень любимых Зинаидой Николаевной сквозняков в квартире зимой никогда не было по-настоящему тепло. Шутили, что на Крещатике сегодня комнатная температура квартиры Некрасова, то есть собачий холод.

– Главное, не навязывать другим своё мнение! – сто раз всем говорил В.П. – И не поучать!

И любил повторять слова своей мамы:

– Пусть Викочка делает, как хочет!

В новелле «Мама» В.П. писал:

«Сужу по себе: похвалят – стараюсь сделать ещё лучше. Поругают – не исправляюсь, задираюсь, настаиваю на своей правоте. Уверен, что в какой-то степени именно это сыграло определённую роль в моих отношениях с тёткой, домашним диктатором, и советской властью. Оба делали упор на мои недостатки, строптивость».

Склонность к поучениям была в глазах Виктора Платоновича тяжким недостатком, а отсутствие тяги к этому занятию заслуживало особой похвалы: мол, достойный человек, не любит поучать.

Хотя много ли наберётся людей, могущих отказать себе в столь сладостном занятии? Кроме Некрасова, я никого не припомню…

О своей маме, о её лучезарном характере, о любви к ней Некрасов писал неустанно. Но никогда не говорил об этом вслух. Ограничивался воспоминаниями о приветливости к людям. С нежностью вспоминал о её простодушии.

– Викочка так намотался за день, что заснул прямо за столом! – извинялась она за ужином, видя сыночка, уронившего голову на руки, не устоявшего перед пьяными объятиями Морфея.

Вспоминал и о милых безалаберных проделках. Обожал ставить в пример материнский запрет наставлять и принуждать людей. Особенно попадало Миле, когда В.П. присутствовал при очередном эпизоде воспитания малолетнего Вадика.

Я-то давно понял, что прививать сыну хорошие манеры в присутствии Вики ни в коем случае нельзя – тот начинал не на шутку сердиться, когда я что-нибудь по-мужски внушал сыну.

– Прекрати издеваться над ребёнком, он сейчас разревётся! – паниковал В.П.

Видя такой благоприятный поворот судьбы, Вадик немедленно делал вид, что глотает рыдания от неслыханного горя.

Но Мила часто забывала о Викином омерзении к детской педагогике. И нарывалась на скандалец.

– Мать моя никогда не позволяла, чтобы я делал что-то через силу! – патетически повышая голос, начинал волноваться Виктор Платонович. – И никогда не наказывала меня!

– Охотно верю! – злилась Мила. – Результат налицо!

– Я прошу при мне никого не поучать! Находите для вашего идиотского воспитания другое место!

Я дёргал Милу за подол – перестань, и строил Вадику страшные глаза, мол, кончай эту комедию со слезами. Вика на некоторое время обижался…