Екатерина Андреева-Бальмонт - Воспоминания

Милая, два твоих последних письма были очень грустные. Я так остро почувствовал горечь того, что мы так долго разлучены. Мне больно, что я не с тобой, что я лишен очарования твоей близости и что я не могу ни в чем тебе помочь, когда тебе грустно и трудно, я бы без усилий помогал тебе во многом, если бы мы не жили раздельно, во мне много энергии, не гаснущей и не изменяющей мне, ибо моя душевная подавленность (когда станет, наконец, невтерпеж) не длится более нескольких часов. Воистину я солнечный, и хорошо, что хоть я один не поддаюсь мутным туманам и упорно дышу золотым воздухом Поэзии. Я больше не испытываю ни раздражения, ни огорчения, ни гнева. Если бы большая половина России провалилась в огненное жерло, — а она этого стоит, — если бы половина всей земли была внезапно залита Океаном, а она этого вполне заслужила, — я вряд ли написал бы об этом стихотворение в 8 строк. Нет, я знаю, на меня это не произвело бы ни малейшего впечатления. Мои книги, мои мысли, мои стихи, ты и Ниника, Елена и Миррочка, Нюша, Кира и еще десяток дорогих лиц — больше мне ни до кого и ни до чего нет абсолютно никакого дела. Не думай, что это — преувеличение. Перед Тем, Кто дал мне жизнь и любимых и певучих строк золотые россыпи, — я более не связан ни со страной, которая была моей Родиной, ни с Человечеством. Но вот эти голубые подснежники, которые на моем столе, я беру их сейчас и близко смотрю на них, они родные. И буду сейчас читать о старинных музыкальных инструментах, это мне дорого. И буду читать о рядах живых существ, называющихся зверьми, они мне близки, их математическая точность, их неизбежность мне нравится как Божья воля. А засыпая, я буду тихонько радоваться, что есть Кто-то, Кто знает все, и я в Нем.

Катя любимая, я тебя люблю. Помнишь, как ты получила белую водяную лилию, когда мы возвращались от Мозаик в Равенну?

Целую тебя, красивая, всегда красивая. Твой К.

P. S. Драгоценные сухари получил. Спасибо. Шлю тебе взамен сласти.

1918. IV. 30. 5 ч. д. — V.13

Катя моя милая, я не получил от тебя письма ни к Пасхе, ни на Пасхальной неделе. Это грустно, но, конечно, это неаккуратность почты. Я писал тебе за неделю до Пасхи и дней за десять.

Пасха здесь была совсем печальная, холодная и без торжественности. Но зато Пасхальная ночь была светлым торжеством всех, сколько-нибудь религиозно настроенных. Такой искренний подъем, такие искренние восклицания, торжествующая вера в ответном «Воистину Воскресе!». Я еще никогда в православной церкви не чувствовал такого красивого душевного единства между священником и молящимися, которых было очень-очень много.

У меня на Пасхе должен был быть испанский вечер, повторно, но расстроился из-за холода (в летнем помещении театра «Эрмитаж»). Кажется, состоится дня через три. Через неделю читаю о Японии.

Пишу за последнее время довольно много стихов. Посылаю тебе кое-что. Я совсем, как можешь видеть, в своей законной области — чистейшей лирике.

Нового ничего нет, кроме одного нового увлечения. Это Людмила Джалалова, балетная плясунья с нежно-зелеными глазами. Она совсем из Бэрдслея. Это молодая женщина 27 лет, но на вид она молодая девушка лет 19. Когда я бываю с ней, я чувствую в душе весну.

Жду каких-то событий. И все ждут. Они должны произойти совсем скоро. Предел бессмыслицы, кажется, пройден.

Катя милая, как ты далеко! Целую твои глаза, целую твое лицо и сердцем люблю. Твой К.

1918. 10/23 мая. 3 ч. д. Москва

Катя милая, ты, верно, уже знаешь от Нюшеньки, что я выступаю ежедневно в «Доме свободного искусства» (бывший «Эрмитаж») в испанском вечере. Посылаю тебе вырезку из «Известий Совета депутатов». По иронии судьбы только в этой газете был сколько-нибудь содержательный отчет. Публики в общем бывает мало. Все же несколько вечеров было хорошо. Я каждый раз читаю стихи об Испании, в измененном подборе. Меняю также и содержание слова. По большей части говорю на тему «Испания — страна пламенного желания, а отсюда — блестящего достижения», а также «Учись творить из самых малых крох — иначе для чего же ты кудесник?» Говорил также о народном творчестве и испанской песне, говорил о ином, чем русское, понятии человеческого достоинства, единственного рыцарства и ощущении свободы, заключающемся не в оскорблении другого, а в вольном самоутверждении. В ближайшее воскресенье выступаю перед публикой «демократической» — рабочие, служащие и пр. Буржуазия — нужно отдать ей справедливость — неисцелимая дрянь.

Вообще, жизнь в Москве превратилась в какой-то зловещий балаган. Неунывающие россияне все еще не отдают себе отчета в том, что на Россию наброшена мертвая петля. Голод уже устрашающе идет, уже в точности наступил. Вчера через Петю я купил пуд ржаной муки за 200 рублей. Собираюсь купить еще 2 пуда. Верно, на днях она уже будет по 300 руб., а там и вовсе исчезнет. Я зарабатываю по 2000 руб. в месяц, которые все уходят на жизнь, отнюдь не роскошную, а, напротив, часто полуголодную. Это Бедлам.

Впрочем, я ухитряюсь создать себе досуги для чтения и пишу стихи. Мне хочется написать новую книгу стихов, совершенно не связанных с Россией и с действительностью. Мои новые стихи могли бы быть написаны скорее на планете Венера, чем на планете Земля.

К тебе приеду непременно, когда будет совсем тепло. Обнимаю тебя, моя милая. Твой К.

1919. 27 сентября ст. ст. Москва. 12 ч. н.

Моя любимая Катя, всегда милая, всегда хранимая в сердце, мне кажется сказочным, что мы обмениваемся письмами, что твой голос доходит ко мне, и мой к тебе. Я писал тебе несколько раз. Последнее письмо отправилось с Адриановой, и с ней мы отправили тебе (я, Нюша и Таня) 2500 рублей. С юношей, который повезет тебе это письмо, Таня посылает тебе, кажется, 3000 (от Ал. Ал.). Со следующей оказией я опять пошлю тебе денег. Мы посылаем тебе также вещи и книги. Я шлю № «Москвы» со стихом Брюсова ко мне (он сейчас тяжко болен, говорят, умирает, заражение крови, — злоупотребление морфием); интересную книгу Игнатова о Гофмане {133} 133 …интересную книгу Игнатова о Гофмане… — Игнатов С. С. Э. Т. А. Гофман. Личность и творчество. М., 1914. (это мой приятель, испанист, собирается написать диссертацию о Кальдероне); блестящую книгу Jacques Reboul, «Sous le chêne celtique» [176] «Под кельтским дубом» Жака Ребуля (фр.) . (мне кажется, ее стоит перевести); книгу лучшего (наряду с Андерсеном) датского писателя XIX века Якобсена «Нильс Лине», в немецком переводе (который я сверял с датским подлинником), я уверен, что ты захочешь перевести этот роман, я сверю твой перевод с подлинником, а Сабашников нам напечатает его; и последнее, что напечатано моего, «Жемчужный Коврик» (где я «вывожу в свет» двух молодых поэтов). Мне больше, к сожалению, нечего послать. Книги не печатаются. Во всяком случае, в идиотской новой орфографии я печатать свои новые сборники не хочу. Впрочем, из моих собственных новых книг вполне готовы и ждут (уже давно) напечатания лишь две: прозаическая «От Острова к острову» («Океания») и стихотворения «Тропинкой Огня». Я всецело поглощен сейчас старым испанским театром. Только что кончил «Волшебного мага» Кальдерона и завтра отдаю его в театр Корша, а дней через 10–12 кончу комедию Кальдерона «Невидимка» («Дама-Привидение»), этот перевод я делаю для Студии Художественного театра. Кальдероном и Шекспиром я, верно, буду занят весь этот год. Мне хочется сделать нечто крупное, что останется в русской литературе и русском театре надолго, на столетия. Я еще верю в новую полосу путешествий, изучений и творчества. В этом воплощении мы еще будем, Катя, с тобой и в нашем любимом Париже, и в иных красивых странах. За отсутствием возможности путешествовать я в свободные часы читаю на иностранных языках разные разности. Что я читаю в данное время? Десятка два книг. По-гречески: «Евангелие от Иоанна». — По-латински: Саллюстия «Заговор Катилины». — По-испански: перечитываю Кальдерона, читаю театр Лопе де-Вега, Тирсо де Молина, Сервантеса. — По-итальянски: романы Фогаццаро. — По-португальски: книгу Перейра де Мелло «Музыка в Бразилии». — По-французски: драмы Гюго и исследование Фориэля «История провансальской литературы». — По-английски: книгу некоего знатока Достоевского. — По-немецки: Новалиса. — По-норвежски: те вещи Бьернсона, которые еще не читал. — По-шведски: Сельму Лагерлеф. — По-польски: Выспянского. Я, кроме того, не перестаю время от времени читать разные исследования по естествознанию и по сравнительному языкознанию. Мне очень жаль, что мне приходится уделять на переводные работы больше времени, чем хочу, — я бы хотел гораздо больше читать. Но это уж мой крест, и я несу его терпеливо.