Мэй Пэнг - Любить Джона: Нерассказанная история

К нам подошла стюардесса и, улыбнувшись, сказала: «Налить ему еще?»

В этот момент мне показалось, что даже стюардесса сошла с ума.

«Нет. Принесите нам салфетки, тряпку и несколько рвотных пакетов.»

Стюардесса вернулась с тем, что я просила, и я постаралась почистить Джона. Держась за живот, он стонал: «Мне обидно. Мне очень обидно.» Наконец, он вырубился.

У меня ужасно разболелась голова, и я зажала ее в руках. В воздухе витал запах рвоты. Я была так расстроена, и мой желудок так дергался, что от этого запаха мне тоже хотелось блевануть, но я не смогла. Когда самолет прибыл в Лос — Анджелес, мы оба походили на трупаков.

В аэропорту нас ждал Мэл Эванс. По дороге к дому Гарольда Сидера Джон повернулся ко мне и спросил: «Что было в самолете?» Он ничего не помнил. Я спокойно описала происшедшее.

«Я не имел права поступить так. Я был не в себе», — сказал он, с трудом веря.

«Пожалуйста, давай забудем это.» Я все еще была слишком потрясена, чтобы обсуждать это.

«Просто я был задет тем, что сказала Йоко, тем, как она бросила мне это в лицо. Мне очень, очень неприятно.»

Чтобы переменить тему, я спросила: «Мэл, как там с квартирой?»

«Почти все сделано.»

«Мою гитару починили?» — спросил Джон.

Мэл поколебался. «Нет. Я отдал ее вчера.»

«А цепочка Мэй?»

«Какая цепочка?»

Джон нахмурился. «Я куплю тебе другую, — сказал он мне. — Я обещаю, что куплю другую.»

Открыв дверь квартиры, я с облегчением увидела, что в основном все уже было отремонтировано. В спальне, однако, мы обнаружили, что кровать все еще стояла сломанная. У Джона была способность забывать обо всем, и, пока он не увидел сломанную кровать, он совершенно не помнил, что буквально пытался разнести на кусочки квартиру Гарольда.

Джон сел на кровать. Было видно, что его грызет совесть. «Прости меня. Я здорово виноват. Мне было очень тяжело услышать, что кто — то еще был до меня. Мне было очень обидно. Это просто свело меня с ума.»

Я села рядом и взяла его за руку. «Мы вернулись, и у нас еще многое впереди. Что было — то было. Забудь об этом.»

«Я не могу этого забыть. Я чувствую свою вину. Я хочу, чтобы ты знала, как мне жаль.»

«Мне тоже жаль, что так получилось. Но мы прожили целый месяц без подобных происшествий и знаем, что можем весело и счастливо прожить месяц. Давай ляжем спать, а завтра начнем все снова.»

Джон благодарно посмотрел на меня. «Ты все понимаешь. Ты первая женщина, которая так терпит меня.»

«Джон, быть с тобой — это самое лучшее, на что я могла рассчитывать в жизни. Мне, конечно, неприятны твои задвиги, но я могу терпеть их, и я не знаю, как покончить с ними.»

«Мне жаль. Очень жаль.» На глазах Джона навернулись слезы, и он заплакал. Затем он уткнулся головой мне в живот, как будто хотел забраться назад в чрево матери. Я обхватила его руками и крепко сжала, изумленная тем, как в подобные моменты Джон мог впадать в детство, словно он новорожденный или даже вообще нерожденный. Я тихо убаюкивала и покачивала его, пока его рыдания наконец не стихли. Затем, взяв салфетку, я вытерла его слезы. Когда он совсем успокоился, мы разделись и легли спать, нежно обнимая друг друга всю ночь.

Утром зазвонил телефон. Джон крепко спал. Без всяких колебаний я взяла трубку. «Доброе утро, Йоко», — сказала я. Прежде чем она успела ответить, я сказала: «Ты кое — что вчера сказала Джону — то, что ни его, ни тебя не касается.»

«Мэй, — ответила Йоко со смешком, — бывает так, что услышишь о чем — то и невольно повторишь. Ты же знаешь, как это бывает.» По ее голосу было видно, что она действительно удивлена, и я поняла, что она не знала, передаст ли мне Джон то, что она сказала, или нет.

«Я не знаю, как это бывает», — холодно ответила я.

«Мэй, я не думала, что он передаст это тебе.» Она снова хихикнула.

«Это не Джон виноват, что сказал мне. Это тебе не следовало бы выведывать сведения, а потом повторять услышанное.»

Она понимала, что попалась, и снова хихикнула.

«Нет ничего хуже, чем так вредить другим», — сказала я ей.

Йоко снова хихикнула.

«Это не твое дело — поставлять Джону информацию обо мне. О себе расскажу я сама. Йоко, ты суешься не в свое дело!»

На этот раз я бросила трубку.

Когда Джон проснулся, он спросил: «Все нормально?»

«Да.»

Я не знала, все или не все было нормально. Мне просто хотелось, чтобы все продолжалось дальше. «Позвони — ка лучше Йоко», — сказала я и пошла в кухню варить кофе.

В тот день мы снова начали названивать Филу Спектору. Тот не отвечал.

«Я заберу записи, найму студию и закончу эти ебучие вещи сам», — сказал Джон.

Мы позвонили в Рекорд Плант и узнали, что после каждой сессии Спектор забирал ленты с собой. Если бы мы нашли Спектора, то могли бы получить эти записи.

«Мы можем сделать какие — нибудь новые вещи», — предложила я.

«Я не готов делать что — то новое. Я хочу закончить то, что у меня есть», — сказала Джон тоном, не допускающим возражений. Он по — прежнему боялся работать самостоятельно, так что мы продолжали звонить Спектору. В конце концов нам сказали, что он попал в автомобильную катастрофу и сейчас в уединении отдыхает в санатории в Палм Спрингз.

Тогда мы позвонили Гарольду Сидеру и попросили его помочь вернуть пропавшие ленты и выяснить, какова наша юридическая позиция по отношению к спектору. Мы также позвонили в Кэпитол Рекордз, чтобы объяснить почему остановлена работа над альбомом.

Джон был в чрезвычайно мрачном настроении. Он вернулся в Лос — Анджелес, чтобы заниматься музыкой, а этот альбом был единственной музыкой, которую он готов был записывать. Однако делать было нечего, и он старался не поддаваться депрессии.

Через пару дней после нашего возвращения, мы через местных рок — н-ролльщиков узнали, что в городе находится Ринго. Джон очень любил Ринго, как брата, и по — прежнему всячески покровительствовал ему. Так что мы стали каждый день встречаться с ним и его близким другом Гарри Нильсоном. Гарри оказался ужасным говоруном, и Джон был в восторге от его болтовни и балдежности.

Должна признать, что и я была в восторге от Гарри. Он был необыкновенно веселым и умным человеком. Он также умел держать себя в руках, когда пил. С каждой порцией выпивки Гарри, похоже, контролировал себя еще больше, в то время как Джон раскисал. Это подтверждало то, что Джон предпочитал общество более сильной личности.

Сначала ничего ужасного в их кутежах не было. Через некоторое время Ринго сказал, что уезжает и предложил нам поселиться в его двухэтажной квартире в Биверли Вилшир и занять спальню наверху, а внизу будет жить его менеджер Гилари Джеррард. Нам с Джоном понравилась эта идея. Прошло десять дней с тех пор, как мы вернулись в Лос — Анджелес, и вот мы снова собрали вещи и переехали. Через несколько дней Гарри предложил съездить в Лас — Вегас. Там мы все здорово повеселились, и когда вернулись, Джон сказал ему: «Мне хотелось бы быть продюсером твоего альбома.»