Евгений Матвеев - Судьба по-русски

На столе появился графинчик с «черниговской», в ту пору очень популярной и дефицитной водкой. Соседка наполнила два фужера.

— Спасибо. Не пью… — постарался я как можно вежливее отказаться.

— Ладно ломаться, а то мы вашего брата не знаем — всё больше на халяву норовите.

— Нет, правда, у меня еще работа впереди…

— Ну, была бы честь предложена. — Она залихватски вылила в красивенький ротик водочку и, крякнув, добавила: — Легко прошла, зараза! — Хрустнув пару раз нежинским огурчиком, разговорилась: — Ты думаешь, чего я к тебе присела? Думаешь, как ты известный артист, то все бабы к тебе липнуть должны?.. Очень мне это нужно. От вас пользы, как от яловой блохи молока. Все вы, артисты, голь перекатная.

Довольная собой, она опять наполнила фужер, выпила и разоткровенничалась еще смелее:

— Я села сюда, потому как уважаю труд официанта. Так ему один стол убирать, а так — два… — Очевидно, на моем лице настолько явно выразилось недоумение, что она пьяненько рассмеялась и объяснила: — Я тоже официантка. Понял? А ты думал, что я из Держоперы?..

Державная опера — так в Киеве называли Государственный театр оперы и балета имени Т.Г.Шевченко… Я уже с интересом слушал то, что говорила моя соседка по столу. А она, довольная произведенным впечатлением, стала втолковывать мне:

— Ты знаешь, сколько километров в смену надо отшагать официанту? Вот тебя черт усадил за версту от кухни. А ему, горемычному, надо раз шесть к тебе подойти, чтобы обслужить. Так за день и набегает километров двадцать пять — тридцать. Научно подсчитано. А зарплаточка — заплаточка! Мне причесочку надо сделать — выкладывай рублики, маникюрчик — рублики, колготочки купить — рублики, разбитый фужерчик — плати свои рублики… Вот и прикинь: хоть круть, хоть верть, а без чаевых — тю-тю!

— Ты в каком ресторане работаешь? — спросил я.

— В «Днепре».

— А почему обедать сюда ходишь?

— Здесь триста грамм мои, а там — местком, партбюро… Понял? Вижу, ты торопишься. Иди, я за твою окрошку заплачу…

Из этих воспоминаний вывел меня голос: «Граждане пассажиры, кто на рейс „Москва — Алма-Ата“, прошу в „рафик“!»

Наспех глотнув последнюю порцию сигаретного дыма, я заторопился к выходу. Портсигар и зажигалку нацелился бросить в урну и вдруг опомнился: зачем же так бездарно выкидывать приличные вещи? Оставлю-ка я их в машине, авось кому-нибудь пригодятся…

В микроавтобус «рафик» я вошел первым и сразу положил атрибуты курильщика на заднее сиденье — так они были всем видны. Только я уселся впереди, как в машину важно внес свое тело красавец с депутатским значком. Еще на ступеньках он на мгновение застыл — его зрачки, казалось, остекленели. Он завороженно двинулся к заднему сиденью… Мне в оконном стекле было видно, как депутат сел прямо на «атрибуты». Машина тронулась на летное поле… В салоне был полусвет, и депутат-красавец ловко вытащил из-под задницы золоченые предметы и торопливо сунул в карман… В самолете мы оказались рядом — в первом ряду кресел. Я не мог оторвать взгляда от пирамидки, что оттопыривала карман его штанов, сшитых в элитарном закрытом правительственном ателье.

Во мне разыгралось любопытство: что чувствует сейчас этот вальяжный на вид, самовлюбленный по своей сути человек? Неужто ничто внутри не теребит его? Казалось бы, чего проще было: ну, увидел ты всю эту «позолоту», так скажи водителю или сопровождающей: «Здесь кто-то забыл свои вещи!» Нет, не сказал, а как сорока бросился на блестящее… А ведь он не просто депутат, а, судя по всему, важная государственная персона. За его плечами наверняка институт, Высшая партийная школа или Академия общественных наук…

Сколько раз, бывало, приходилось мне обращаться к таким вот высоким чинам с просьбами помочь поставить телефон инвалиду, устроить старуху в дом престарелых, отремонтировать вдове жилье-развалюху… и всегда думал, что обращаюсь к совестливому человеку. А если попадется вот такой?.. Утешало одно — что, к счастью, таких меньше. Но сыграй я похожего персонажа, как тут же бы прилепили ярлычок: «очернитель действительности», «дегтем по жизни»…

Самолет приземлился. Стюардесса попридержала пассажиров — первым пригласила на выход депутата. За ним пошел я. У трапа — «Волги» и челядь… А он этак небрежно пожал двум-трем встречавшим его руки — и кортеж в сопровождении машины с «мигалкой» укатил.

Что ж, я так и думал: он — больше чем обыкновенный депутат. Вон сколько шику! А вот та киевская официантка по положению, конечно, ниже, чем депутат, зато совести у нее больше…

Жаль, что тогда, в Киеве, я торопился на съемку. А ведь была такая возможность покалякать о жизни с добрым, открытым, бесхитростным человеком…

Разные люди встречались мне, разные типы, разные характеры. И все они были мне интересны. Следуя совету М.А.Шолохова, я «сгребал» свои впечатления от этих встреч в мою актерскую «копилку»… Далеко от Дона до Алтая, но и там, в сибирской глубинке, повстречался мне человек, чем-то напомнивший знаменитого шолоховского типа. И назвал я того сибирского деда «алтайский Щукарь»…

В начале января 1973 года вызвал меня к себе Филипп Тимофеевич Ермаш:

— Пришло письмо от первого секретаря крайкома Георгиевского с просьбой командировать для встреч с хлеборобами Алтая артистов Мордюкову и Матвеева.

— Я четыре года не отдыхал, — робко попытался я отвертеться.

— Ты пойми: алтайцы дали невиданный урожай. У них побывал сам Леонид Ильич…

Аргумент — удар «под дыхало».

— У меня только в феврале намечается просвет в работе… Надеюсь хоть выспаться, — ныл я.

— Вот в феврале и поедешь! Надо, Женя!

И так всю жизнь — надо!

Алтайские морозы всегда колючие, а тут, как на грех, выдались особенно трескучими. Узнал я это не по метеосводкам, а по тому, как немели щеки и нос краснел.

Первая творческая встреча была назначена недалеко от Барнаула, в районном доме культуры в 17–00. На розвальнях, запряженных парой выездных рысаков, въехали в город. Да в город ли? По всему видно, что село, правда, большое, со старыми деревянными избами. Зато на центральной площади красовались новые здания из стекла и бетона: райком. Дом быта, школа (в селе их было две — десятилетка и семилетка), магазины «Книги», «Промтовары» и ресторан.

Секретарь райкома, Анатолий Петрович, сорокалетний мужчина, сам из местных, агроном, за плечами которого сельскохозяйственная академия имени Тимирязева, улыбчивым ртом выдыхая густой морозный пар, подбадривал возницу:

— Давай, давай, дядя Митяй, порезвей, а то гостю может показаться, что везем его не на лошадях, а на ишаках каких-нибудь!

— Наших жеребцов в цирке казать можно! Сам Никулин гарцевал бы на таких! — сердито ответил Митяй и сплюнул жеваную-пережеваную папиросную гильзу.