Евгений Матвеев - Судьба по-русски

— Никулин же не жокей, — возразил ему, смеясь, секретарь. А мне подмигнул: — Не обращайте внимания, что сердит он.

— Тпрр-р-р! — Натянув что есть мочи вожжи, дядя Митяй остановил лошадей. Он резко повернулся к нам и, выставив перед собой руку в овчинной рукавице, принялся резать правду-матку:

— Я вам тоже не Щукарь! Вот скажите, товарищ хороший, — обратился он ко мне, обнажив металлические зубы, — сколь мне годков дадите?

Глядя на заливавшегося хохотом секретаря, я решил смягчить наметившийся конфликт и польстить дяде Митяю:

— Думаю, что полтинник уже стукнул…

— Во! Слыхал, Толь Петрович?! Человек из Москвы — врать не будет. А ты меня к хвостам жеребячьим привязал!..

— Так тебе же семьдесят четыре…

— А ты не в паспорт гляди! Я ж не жениться прошусь, а на машину прошусь либо на трахтур. Должон же ты понять, что душа моя чисто ме-ха-ни-ческая!..

Он с болью, по-особенному трогательно произнес слово «механическая», растягивая его по слогам.

— Дядя Митяй, дорогой! Не порти гостю настроение нашими внутренними проблемами. Ты лучше расскажи, куда привез и что там есть, — миролюбиво уговаривал секретарь разошедшегося возницу.

— Там… — Дядя Митяй махнул кнутом в сторону салатного цвета новенького дома, где под бетонным навесом стояла уже румяная молодуха в парчовом платье. В одной руке она держала указку, другой поправляла сползавшее с плеч пальто с меховым воротником. — Там — одна надсмешка и ничего путьнего!.. — Сказал, словно огласил приговор, и ворча стал стряхивать с себя налипшую солому.

В сопровождении молодухи мы вошли в здание. Меня неприятно поразило, что там, кроме нас четверых, не было ни души.

— А где же мой зритель? — не скрыл я своего огорчения.

— Ой, такое творится… Все в Доме культуры. С утра места позанимали. А для вас у нас по плану — картинная галерея…

— ???

Стены в большом зале были сплошь увешаны произведениями живописи. Очевидно, мое лицо выразило искреннее удивление и восхищение, потому что хозяева враз оживились, наперебой стали горячо, с гордостью рассказывать об истории создания районной «Третьяковки».

Алтайские и новосибирские художники дарили свои картины колхозникам… На стенах — пейзажи, натюрморты, графика, эстампы. Среди них я увидел этюд замечательного, влюбленного в Сибирь художника Ивана Васильевича Титкова… Почувствовал в горле сентиментальное щекотание — как это здорово, что искусство приходит в самую глубинку.

— Почему же дядя Митяй галерею «надсмешкой» обозвал? — спросил я, недоумевая.

— «Надсмешка» в том зале будет. — Анатолий Петрович указал на закрытую дверь.

Во втором зале одна из стен была увешана портретами, и среди них — «надсмешка»… Да, конечно же, я узнал — это был дядя Митяй.

Художник изобразил его с высоко поднятым подбородком, со сдвинутыми к переносице бровями и крепко сжатыми губами. В глазах — точь-в-точь, как сейчас в санях, — искрится огонь «правды-матки». Так и кажется, вот-вот он выпалит: «Я вам не Щукарь какой-нибудь!» Пиджак его оттягивался медалями «За оборону…», «За взятие…»— на одной стороне, а на другой — двумя орденами Красной Звезды и гвардейским значком. Подпись на раме: «Ветеран колхоза и Отечественной войны».

— Дядя Митяй — наша гордость… Любят его у нас все, особенно ребятня, — с удовольствием докладывала мне экскурсовод. Потом жалобно обратилась к секретарю с просьбой — Поговорите с ним… Только по-хорошему. Понимаете, стал вдруг отказываться выступать в школах.

— Почему? — серьезно спросил я.

— Говорит: «Я стал уже подбрехивать. Всю войну ездил на грузовике, а надысь в барнаульском техникуме ляпнул, что на танке, — стыдно… А теперь чего? — хвосты подвязываю скотине…»

— Ладно, ладно. — ответил Анатолий Петрович. — Скоро его ревность пройдет. Это он, понимаете ли, прознал, что мы на район получаем три новых машины, ну и взбеленился: дескать, такую технику доверяют пацанам…

При выходе экскурсовод предложила мне книгу отзывов.

Что написать? Разве можно наспех описать то, как радостна была мне встреча с ветераном, знакомство с сельской «Третьяковкой»? Сколько новых сил влилось в душу от того, что видел, что узнал! И написал коротко: «Спасибо! Я — счастлив!» Только и всего.

Десять дней носило меня на газике, лошадях, даже вертолете по Алтайской земле. Не выспался я, но поздоровел!

Хорошая была когда-то у нас традиция — шефские концерты в воинских частях. Святое это дело — облегчить солдату его службу. И многие мои коллеги с готовностью, без лишних слов кидались в любой конец страны. Тем энтузиастам, которые побывали в самых отдаленных точках — в песках Средней Азии, в снегах Крайнего Севера, в сибирской тайге или в самой южной точке СССР, в Кушке, — изредка давали возможность, в качестве поощрения, побывать с концертами в воинских частях, дислоцированных тогда на территории некоторых стран социалистического лагеря.

И вот как-то — это было в конце 50-х годов — Елена Николаевна Гоголева (ее любовно называли генералиссимусом военно-шефской работы) сформировала такую бригаду из артистов Малого театра — Виктора Хохрякова, Евгения Велихова, Никиты Подгорного, Лилии Юдиной, Музы Седовой, Бориса Горбатова и меня.

Загрузили мы свои чемоданы необходимыми вещами, в том числе и провизией — это чтобы сэкономить более чем скромные суточные: не тратить их на еду, а купить что-нибудь из закордонного барахлишка, поскольку у нас тогда с ним было, прямо скажем, негусто. Брали артисты с собой в такие поездки стандартный набор: кипятильник, консервы, галеты… Главное, чтобы было чем позавтракать, перекусить днем, то есть дожить до вечера, а гам… А там командование части, в которую мы приезжали, после представления непременно устраивало артистам прием — ешь, пей не хочу…

Прибыли мы во главе с нашим «генералиссимусом» в Будапешт. Поселили нас в гостинице «Бёке». До отъезда в воинскую часть на концерт оставалось часа три. Смотреть на незнакомый город из окна гостиничного номера было выше моих сил. Желание подышать городской атмосферой, вглядеться в лица людей, почувствовать ритм их жизни вытолкнуло меня на улицу. Решил: пройдусь туда-сюда, не отрываясь далеко от «Бёке»…

И конечно же, увлекся — оторвался, понял, что заблудился! В памяти зримо, словно титры на экране, засветились слова из выданной нам инструкции: «По городу ходить только группками!» Взглянул на часы — до отъезда оставалось чуть больше часа. Кошмар! Удвоил, утроил темп поисков гостиницы. Чувствую, меня начинает лихорадить… Понимаю, времени — в обрез. Вижу — идет трамвай, кажется, тот, который проходит мимо «Бёке»… Торопливо вскакиваю на подножку, вхожу в вагон. Протягиваю кондуктору полную горсть форинтов.