Евгений Матвеев - Судьба по-русски

— Он же все коммунистов играл. Чего ж не бабахнуть? — добавил мужской голос и хохотнул.

Тут я напрягся: кто помер?

— Ну, скажете тоже. Князь Нехлюдов, по-вашему выходит, тоже коммунист?

— Про князя не скажу, а Макар Нагульнов коммунистом был что надо! — Чувствовалось, что мужчина женщин «заводит».

Понял я: похоронили меня. Что делать? Встать, доложить: так, мол, и так — явился из мертвых?.. Решил еще послушать — насладиться, так сказать, «славою». Снова заговорила женщину, поцокав ложечкой по стакану с чаем:

— Но какие же они развратники, эти артисты. Говорят, столько жен за гробом шло, столько жен…

Тут уж я не выдержал: слушать такую брехню было выше моих сил. Обозвать все мое актерское братство развратниками — это уж слишком…

Опустив голову вниз, я вступил в обсуждение своих похорон.

— Слух был, бабоньки, будто этот артист сам покончил с собой — утопился!..

Женщины вскинули глаза кверху и… одна часто заморгала, другая — онемела. Мужчина захлебнулся в хохоте: видно, дьявол, еще с вечера узнал меня и подтрунивал над сокупейницами.

— Верно, верно, — уже заведенный, продолжал я. — Утопился… Говорят, будто он забеременел!..

Женщины — может, узнали, может, нет, — тихо вышли из купе… Я сполз на нижнюю полку. Мужчина, симпатично улыбаясь, достал из-под подушки начатую бутылку «Арарата», предложил:

— Ну, Матвеев, бабахнем по граммульке за воскрешение, а?

— А!.. Давай!.. — согласился я.

В семидесятых годах широко распространилась общегосударственная мода — битва за урожай. И за сохранение того, что было выращено, с грехом пополам и с большими потерями собрано. И повадились власти бесцеремонно рассылать директивы в учреждения, на предприятия, не имеющие никакого отношения к сельскому хозяйству: столько-то машин направить в Казахстан, на Алтай, столько-то человек снарядить на овощную базу!

Бывало, партком (членом которого я был), профком, комитет комсомола студии «Мосфильм» суетно занимались только этим. Какое там кино — про него и подумать было некогда. Каждый день из съемочных групп выдергивали двух-трех специалистов на «спецработы»… Как на фронт! Мало того что производительность на студии падала, так еще были хлопоты с уговорами людей: «Пойми, надо!», «С нас же требуют!», «Пожалуйста, не подведи!..»

В ответ девятым валом неслось:

— У меня ребенок, не могу я!..

— Как я брошу больную маму?!

— Мне к врачу надо — давно записался…

— У меня дни!.. — Это женщинами сообщалось активисту-агитатору на ушко, шепотком…

Словом, напасть, да и только.

И предложил я, чтобы не дергать нашу киногруппу по частям в течение месяца, поехать на овощебазу всем сразу и за один день, одним махом, рассчитаться с государством. Партком одобрил инициативу, дирекция утвердила… Вперед!

Возглавить эту затею пришлось самому, хотя режиссеры-постановщики освобождались от «боев»: они, так сказать, оставались «по броне в тылу»…

Слава Богу, отказов на мою инициативу не последовало. Напротив — в киногруппе оживление. Возбуждение, веселое настроение.

В автобусе под песни Е.Птичкина из «Любви земной» поехали мы в Голстопальцево, в подшефный совхоз. При словах «Сладку ягоду рвали вместе» всласть хохотали и хлопали в ладошки.

Привели нас на базу, в цех соления капусты. Навстречу вышла модно одетая дама, краснея и смущенно улыбаясь, подала мне первому руку. Я успел отметить: ручка беленькая, мя-генькая, на пальчиках колечки с бриллиантиками.

— Ой, прямо не верится… Извините, Евгений… — И запнулась.

— Семенович, — подсказал кто-то.

— Семеныч, — повторила она. — Значит, так. — С лица ее уже слиняло смущение, зато в голосе появился начальствующий металл. — Своих людей распределите по объектам сами…

Определились: женщины (монтажницы, гримеры, ассистентки) — на очистку вилков от гнилых листьев, часть мужчин — на шинковку, часть — на подвозку капусты тачками к бочкам… В бочке трое — операторы Геннадий Цекавый, Виктор Якушев и я.

Надев резиновые сапоги, спустились мы в бочку. Бочка — 4 метра в диаметре и столько же, если не больше, в глубину. Спускались, помню, по лестнице.

Звукооператор Игорь Майоров и художник Семен Валюшок опрокидывали тачку, нашинкованная капуста сыпалась на дно бочки. Частенько, правда, капуста падала нам на голову, за воротник рубахи.

Мы же, как цирковые лошади на арене, ходили по кругу и трамбовали свежепахнущий овощ. Вначале в охотку, со смешком… Потом ноги волочили еле-еле… стали потихоньку задыхаться. Как сказал бы шолоховский персонаж про свою кобылу: «опышка душить…»

И тут!.. Сверху донеслось пьяное:

— Глянь. Толян, Смоктуновский топчется…

— Ну чего ты… — Последовало матерное слово, а за ним: — Что я, Смоктуновского не видал? Это — Ульянов…

Чувствую, от возмущения начинает меня распирать. Но пока сдерживаюсь. Мы посмотрели вверх, там — две красные рожи в пыжиковых шапках. Глаза их тупо разглядывали нас.

— О! Ё-моё! А ты говоришь Смоктуновский. Это же адъютант его превосходительства, — изрекла одна «рожа».

— Ребята! — еле ворочая языком, обратилась к нам с указаниями вторая «рожа». — Вы капусту не елозьте, а трамбуйте!..

Гнев выкинул меня из бочки, как пробку из бутылки шампанского. Я вцепился в каракулевый воротник «рожи», как бульдог.

— Ты что смеешься, гад! — вырвалось мое нагульновское. — В бочке два заслуженных деятеля искусств, один народный артист, а ты пришел измываться?!

Одна «рожа» тут же тихо слиняла. А эта, пухлощекая, силясь оторвать мои руки от своего воротника, бормотала:

— Тише, тише, товарищ, тише!..

— Ты кто?! — не унимался я в бешенстве.

Вся моя группа собралась вокруг нас, «топтунов капусты».

— Бросьте его!.. Не связывайтесь с алкашом! — дружно советовали мне не на шутку взволнованные коллеги.

Отпустил я пакостника. Молча присели кто на что: на бочку, ящик, тачку… Вся моя группа фильма «Судьба». Устало закурили.

Стоявшая рядом женщина в грязном синем халате, со скрюченными пальцами на руках сказала:

— Это наш секретарь… Этого… Как его… Ну, партбюро…

Вмиг хохотом смыло усталость. Всем стало легче на душе.

— Нет, Евгений Семенович. С вашей популярностью и в милицию угодить недолго! — сказал Геннадий Цекавый, и снова на овощебазе раздался гомерический хохот…

Осенью 1992 года в городе Анапе проходил кинофестиваль под интригующим названием «Шок». В словаре русского языка Ожегова слово «шокировать» объясняется так: «Приводить в смущение нарушением правил приличия». Фестиваль привлек внимание зрителей и мастеров кино не только ласковым морем и песчаным берегом, но и предвкушением острых ощущений с экрана.

Как и следовало ожидать, откровенность и лихая раскованность режиссеров, создателей фильмов, у одних вызывала восторг, у других — ужас и возмущение. Шок есть шок.