Евгений Матвеев - Судьба по-русски

— Рискуй, дочка! — И все. Без слюнявых благословений.

Она — на экзамен, а я — на декаду российской культуры в Латвию.

Жизнь в Риге сразу втянула в вихрь торжеств — творческие встречи, концерты, дискуссии, приемы, экскурсии, банкеты, аплодисменты, цветы… «Холодные прибалты» дарили нам столько искреннего, неподдельного тепла — живи, радуйся, наслаждайся! Ан нет! На душе кошки скребут.

Первой неладное во мне заметила Вия Артмане. Она так старалась, чтобы гостям было в Риге хорошо. А тут Матвеев ходит пасмурный… Может, недоволен чем-то?..

— Евгений, ты какой-то не такой… Что с тобой? — спросила Вия серьезно, пристально вглядываясь в меня. — Тебя так хорошо принимают!..

Мне не хотелось, чтобы она думала, будто я недоволен хозяевами, не мог я оставлять ее в таком беспокойстве, потому выложил все напрямик:

— У меня беда. Светка поступает в театральное…

Вия взорвалась хохотом. На нас сразу обратили внимание — дело происходило в загородном ресторане на правительственном приеме.

— Ну ты и дурной!.. — Она все еще захлебывалась смехом. — Не волнуйся. Поступит твоя дочь. Она хорошая девочка!.. — Своим милым голосом с мягким акцентом Вия пыталась успокоить меня. А я про себя думал: «Хорошая девочка — это еще не профессия»…

Поздно вечером, после банкета, собрались в гостиничном номере мужички — как водится, «добавить» и порассуждать о том, как проходит декада культуры.

Петр Глебов, знаменитый Гришка Мелехов, под гитару заливался «канареечкой-пташечкой». Виктор Петрович Астафьев, к тому времени уже полюбившийся мне за повести «Ста-родуб», «Звездопад», «Кража», был на редкость словоохотлив: без писательского апломба, эдак по-крестьянски рассказывал разные были. Как жалею теперь, что ничего не записал тогда из его мудростей…

Глебов вдруг оборвал песню.

— Слушай. — обратился он ко мне. — Сегодня Вия Артмане мне сказала, что ты трепыхаешься из-за поступления дочки в «Щукинское». Хочешь, сейчас узнаем, какая там обстановочка?

— Как?

Глебов стал листать свой блокнот.

— Я позвоню Циле Мансуровой, и ты лично пообщаешься с ней…

— Стоп, Петя! Двух «казаков» на одного профессора многовато. Давай так: ты звонишь и спрашиваешь: «Так, мол, и так — дочь Матвеева поступает к тебе на курс, как она?» И передаешь трубку мне. Понял? Я хочу услышать то, что она скажет тебе, а не мне…

— Заметано, — сказал Петр Петрович и подмигнул Астафьеву, мол, видал, каким манером Матвеев в разведку рванул…

Соединился с Москвой, спросил Мансурову, задал ей мои вопросы, потом передал трубку мне.

Слышу знакомый хрипловатый голос Цецилии Львовны:

— Понимаешь, Петя, девочка видная… Ну, как тебе сказать… С хорошим вкусом… Думаю, на третий тур можно допустить… Но зачем ей это надо? А отец что, очень хочет, чтобы она стала артисткой?..

Все! Я передал трубку Глебову. Он еще о чем-то поговорил с Мансуровой…

Такой же трюк проделали мы с помощью Ирины Скобцевой: она связалась с Борисом Евгеньевичем Захавой — ректором училища (они тогда вместе снимались в «Войне и мире»). Результат тот же…

Осталось убедить дочь не делать следующего шага! Конечно, были слезы… Но лучше поплакать раз, чем потом всю жизнь…

Итак, дочь Светлана — филолог, сын Андрей — технарь… Хватит в семье и одного чокнутого…

А записал я этот рассказик в надежде, что, может, его прочтут те, кто спит и видит себя на обложках журналов, в шуме рукоплесканий и утопающими в цветах…

Так уж сложилось в нашей семье: если дед уединится в комнате ли, в беседке ли на даче, значит, «Чапай думает» — входить, подходить никто не смей.

Бывало, маленькие внуки Алеша и Женя, злясь на предка, один — молотком, другой — еще каким-нибудь не менее увесистым предметом били по дверным стеклам — требовали внимания деда к себе. Цветные витражи — в мелкие осколки… а внуки грозили…

Алеша: Вот уйду, и ты никогда меня не увидишь!..

Женя: Когда вырасту, в жизни в школу не пойду. Будешь знать!..

Внучка Надя стекол не била: она настойчиво позвякивала дверной ручкой.

— Кто?

— Это я, дедуль.

— Я работаю!

— Я тоже хочу работать…

Ну что тут поделаешь? Во-первых, женщина, во-вторых, человек ведь не поиграть просится, а работать. Разрешаю.

— Дай мне бумагу и… этот… хланастел…

— Фломастер?

— Хла-на-стел!.. — Надя произносит слово по слогам, обиженно и с укором. Делает несколько закорючек на листе и демонстративно покидает кабинет.

— Это что? — спрашиваю ее вдогонку.

— Тебе письмо.

Я читаю вслух и стараюсь тоже по слогам: «Дедушка, я тебя люблю»…

— Нет! — дрожат ее губки. — Там написано, что я с тобой не дружу!..

Так было когда-то, давно. Теперь, думаю, внуки даже радуются, что дед изолируется от них — меньше ворчит…

Однажды в дачной беседке «ваял» я режиссерский сценарий. В голове, конечно, круговерть от всевозможных мыслей: мало хлопот чисто творческих, так надо еще изловчиться и втиснуть задуманное в копеечную смету. Надо во что бы то ни стало достойно пронести этот финансовый хомут через весь фильм, и так, чтобы не было при этом художественных потерь…. Вот таким образом, с терзаниями, входил я в рынок…

Чувствовал в себе раздражение, чертыхался про себя, злился на всех и вся. А тут еще Женька маячил перед глазами: я давно заметил, что он ходит, как конь вокруг колодца, и все косится на беседку.

— Евгений, ты чего маешься?

— Дедуль, поговорить надо…

— Входи.

— Только я серьезно хотел потолковать.

— А разве я когда-нибудь говорил с тобой несерьезно?

— Не… Но я хотел по-мужски…

Та-а-ак, смекнул я: сейчас он покажет мне во всей красе реформы, свободу, плюрализм… Наверняка, насмотревшись видиков, про секс будет спрашивать. Сгруппировался, как перед прыжком в ледяную воду, настроился на сексуальную волну. Говорю:

— Давай, Женечка, по-мужски. — А сам думаю: «Надо как-то потоньше и без сюсюканья побеседовать — парень-то уже не маленький, десять лет уже».

Внук сел, положил ногу на ногу, скрестил руки на груди — очевидно, ему казалось, что так он выглядит солиднее.

— Это будет наш секрет, — предупредил меня Женя.

— Разумеется.

В упор глядя на меня, не меняя величественной позы, он напрямик изрек:

— Дедуля! Одолжи мне миллион рублей!..

«Рублей» резануло словно дрелью по черепу (Женя картавил).

Фантастика какая-то! Это три моих месячных пенсии! Тогда я еще не получал «президентскую»… Нет, лучше бы про секс…

— Женя! Все дорожает… Но игрушка за миллион?!!

Он с досадой выдохнул, встал и посмотрел на меня как на дите неразумное.

— При чем здесь игрушки? — И видно было, что он расстроен моей реакцией. — Я ж серьезно…