Александр Боханов - Мария Федоровна

Она ловила каждое слово, любое известие, подтверждавшие желанную версию о спасении. Она им верила и с этой верой не рассталась до самой могилы.

Пребывание в Крыму представлялось Марии Федоровне ужасной, затянувшейся до бесконечности фантасмагорией. Трудности и опасности обступали со всех сторон. Но больше всего угнетало не отсутствие продуктов, дров или угля, а отрезанность от мира. Общение с близкими людьми было всегда для нее приятной повседневностью. С теми, кто не был рядом, она общалась письменно и неизменно находилась в курсе семейно-династических событий.

С весны же 1917 года все переменилось. Она не только не могла сама регулярно корреспондировать, но и практически не имела возможности получать известия извне. Весточки в Крым все-таки приходили время от времени, но с большим опозданием и главным образом с надежной оказией, которая случалась все реже и реже. Отрывочные известия она получали из Англии от своей сестры Александры и от своих датских родственников.

Информация о событиях в России тоже поступала по случаю. Она мало что знала о сыне Николае и почти ничего не знала о Михаиле. Кто-то что-то сообщал, ссылаясь на сведения каких-то сторонних лиц, но те, кто ее непосредственно окружал во время крымского заточения, сами ничего толком не знали. Нередко приходила одна и та же мысль: может быть, то и к лучшему, что они мало кого видят, так как все новые люди только и рассказывали о безумной жизни, наступившей с марта 1917 года. Подобные повествования порой действовали столь угнетающе, что возникало лишь одно желание: не быть на этой земле никогда. Но это всегда являлось лишь краткосрочным приступом меланхолии.

Жизнь дарована Господом, и этот бесценный дар Творца благочестивый человек отринуть не имел никакого права. Царица это знала. Знала она и то, что ее родственники за границей пытаются ей помочь, но сама этой помощи не просила и на нее не уповала. Она обращалась с молитвами только к Богу, и не существует ни одного указания на то, что Мария Федоровна просила кого-то из земных обитателей о спасении.

Между тем судьба Царицы серьезно заботила некоторых людей. Среди этих обеспокоенных было мало тех, кто когда-то ей поклонялся и клялся в верности. Эти почти все к концу 1917 года или были убиты, или разбежались и попрятались. В истории крушения России особо поражает один, в сущности общеизвестный, но упорно замалчиваемый факт: не было предпринято ни одной серьезной попытки спасти Николая II и его Семью, или Императрицу Марию Федоровну. Хотя еще совсем недавно их окружали толпы «верных слуг», уверявших, что «готовы пожертвовать жизнью» за них. Когда же наступил исторический час доказать на практике свою «преданность до гроба», то тут до настоящего дела и не дошло.

Потом, среди тех, кому удалось выбраться за пределы России, циркулировало много сказаний о том, как те или иные группы «верных и преданных» организовывали различные «акции по спасению», которые «в последний момент» срывались по тем или иным причинам. Все эти мифы, может быть, и убаюкивали совесть эмигрантов, но фактическую историю совсем не отражали. Выражений сочувствия и симпатий поверженные правители действительно получали немало, но эти чувства никак не преобразовывались в реальные общественные действия. Дальше каких-то конспиративных разговоров дело так и не сдвинулось.

Старая Императрица ни в какой форме в заговорщицкой деятельности не участвовала, да и не могла участвовать и по складу своей натуры, и в силу тех условий, в которых пребывала. Ей и в голову не приходила подобная идея, хотя окружающая действительность постоянно озадачивала. Почему кругом столько солдат и офицеров, все с красными бантами и нарукавными повязками? Но ведь все они принимали присягу верности Царской Власти при Ники, а иные — и при Александре, и никто их от этой клятвы перед Богом не освобождал! Они сами себя освободили.

Многие с какой-то нечеловеческой радостью стали участниками революционного бесовского действия, которое так им нравилось. Подобное превращение навевало самые грустные мысли относительно грядущей судьбы страны. «Для России все будет кончено, все будет в прошлом», — предрекла Царица в мае 1917 года.

В этих условиях и самой Марии Федоровне не на что было надеяться. Она не могла рассчитывать на благосклонность лютой черни, но, вместе с тем, и не хотела покидать свою, столь жестокую к ней вторую родину. Она представала перед ней в тех образах и тех видах, которые запечатлелись в памяти навсегда в пору ее молодости, во времена ее Саши, при котором она и стала «Хозяйкой Земли Русской».

Несмотря на то что «хозяйку» лишили всего — собственной крыши над головой, почета, благополучия и даже безопасности, — дом этот был родным и близким, он оставался навсегда ее. И хотя кругом все горело и разрушалось, но она никуда бежать не собиралась, твердо уповая на милость Господа.

Однако подобный фатализм не разделяли люди, которым судьба Марии Федоровны была не безразлична. Особую обеспокоенность проявляла Датская Королевская Семья. Невзирая на то что Король Христиан X не питал любви к своей тетушке, подавлявшей его своим моральным превосходством и невероятным Царственным величием, он не мог остаться в стороне, зная, что здесь речь идет не просто о «Принцессе Дагмар», как ее называли в Дании, но и о судьбе близкой родственницы.

Карту «датской принцессы» и начал разыгрывать Копенгаген и датское посольство в Петрограде еще летом 1917 года, хотя ее десятки раз принимали и чествовали в Дании именно как Русскую Императрицу. Эта игра облегчалась тем обстоятельством, что Временное правительство отменило Императорские титулы, и, согласно этому распоряжению, Мария Федоровна превращалась в «бывшую царицу».

Абсурдность тут была очевидна: титул свой она получила навсегда при акте священного коронования, у алтаря, а не по распоряжению какой-то земной инстанции. И никакое правительство, а уж тем более «временное», священную благодать отнять было не в силах. Но эта «небесная метафизика» совершенно была неведома лютеранскому сознанию, воспринимавшему все события через призму земного, политического интереса.

Деятели же Временного правительства тоже не различали у Марии Федоровны некоего сакрального ареола, но тем не менее очень хотели добиться от нее самой признания того, что она «бывшая». В июне 1917 года в Ай-Тодор приехала комиссия, проводившая дознание об имевших здесь место обысках и произволе, которые якобы проводились «самовольно» местными властями, составили протокол и попросили Марию Федоровну подписать его.

На вопрос же: «Что она должна написать», ей сказали — «бывшая Императрица». Мария Федоровна не стала спорить и поставила подпись: «Вдова Императора Александра III».