Сельма Лагерлеф - Девочка из Морбакки: Записки ребенка. Дневник Сельмы Оттилии Ловисы Лагерлёф

Мы спросили у Свена из Парижа и Магнуса Энгстрёма, для чего нужна каменная насыпь, которую они возводят, и они отвечали, что отныне придет конец старой грязной луже, где, кроме лягушек да конских пиявок, ничего нету.

Мы старались не смотреть на насыпь, но наперекор нашим молитвам она все росла, росла и в конце концов вроде как дошла до готовности. После этого Свен из Парижа и Магнус Энгстрём принялись срезать дерн вокруг пруда, а когда закончат, начнут, наверно, само осушение.

Однажды утром, едва только встали с постели, мы увидели, что все взрослые собрались у утиного пруда. Не только папенька, но и маменька, и тетушка Ловиса, и дядя Шенсон, и экономка. Мы сразу смекнули, что сейчас пруд будут спускать, и так расстроились из-за предстоящего действа, что сказали друг другу: ни за что не пойдем туда, не станем смотреть на это печальное зрелище. Впрочем, немного погодя любопытство, понятно, все же одержало верх, и вскоре мы тоже стояли возле утиного пруда и вместе с остальными смотрели на происходящее.

Явились мы аккурат вовремя — с южной стороны пруда уже стояли Магнус Энгстрём и Свен из Парижа, босые, закатав штаны выше колен, с лопатами, готовые взрезать берег пруда. Папенька скомандовал: «Раз, два, три!» — и они начали рыть. Лопаты так и мелькали, земля летела в сторону, а прудовая вода устремилась в узкую канавку.

Потекла, журча и пузырясь. Мы решили, что зрелище очень даже веселое, хотя если б вода знала, что старому утиному пруду пришел конец, то она бы вряд ли отправилась в путь с этакой радостью.

Между тем вода быстро и весело бежала по земле на юг от пруда, где сняли дерн, заполняла все ямки, обтекала каждый камешек, но пробиралась все дальше и дальше. Порой останавливалась, вроде как уморившись, но из пруда мигом подоспевали новые силы, и бег продолжался. Наконец прудовая вода добралась до каменной насыпи, уткнулась в препятствие. Прямая дорога перекрыта, хочешь не хочешь растекайся у подножия.

Свен из Парижа и Магнус Энгстрём знай орудовали лопатами. Поток прудовой воды набирал силу. Скоро копать стало незачем, вода сама прокладывала себе дорогу. Словно из бочки, прохудившейся с одного боку, текла вон из пруда по всему южному берегу. Множеством ручейков устремлялась к насыпи и там разбегалась вширь.

Правда, немного погодя дело пошло медленнее. Вода остановилась, собралась в бочагах и лужах. Нам, детям, казалось, она уже не спешит покидать старое свое пристанище. Но тут Свен из Парижа и Магнус Энгстрём проделали вторую канавку, с восточной стороны, и опять потекло-побежало. У нас в голове не укладывалось, что в утином пруду этакая прорва воды. Она растекалась на юг и на восток, целиком затопив пространство, втрое превышающее размером старый пруд.

А мы-то, дети, по простоте душевной сокрушались да сердились, что старого пруда больше не будет, и ничегошеньки не понимали.

Но в конце концов все ж таки смекнули, что утиный-то пруд вовсе не осушают. Наоборот, он расширился, стал во много раз больше прежнего. А коли он этак велик, то и каток у нас будет большой-пребольшой. При мысли об этом у нас голова пошла кругом.

Мы смотрели и дивились. Правда, радоваться пока опасались, хотели сперва полностью удостовериться, но вскоре отбросили все сомнения. Осушать пруд никто и не думал.

Как же мы возликовали! До сих пор стояли особняком, но теперь подбежали к взрослым. И услышали, как папенька говорит, что ему показалось куда разумнее расширить пруд, а не осушать. Вода в большом пруду станет чище и лучше. Можно будет и белье полоскать, а случись пожар, большой пруд опять же очень пригодится.

И все взрослые — маменька, тетушка Ловиса и дядя Шенсон — хвалили папеньку, в один голос твердили, что это вправду удачное предприятие.

О катке ни папенька, ни кто-либо другой словом не обмолвились. Да только нас, детей, не обманешь. Мы совершенно точно знали, папенька затеял все это исключительно затем, чтобы нам на льду было где развернуться.

А позднее, летом, когда в Морбакку приезжали гости: Хаммаргрены, и Афзелиусы, и г-жа Хедберг, и дядя Кристофер, и тетя Юлия, — они ахали от изумления, увидав на месте давнего утиного пруда новое морбаккское озеро. По утрам папенька вел дядю Хаммаргрена, и дядю Уриэля, и дядю Шенсона, и дядю Кристофера к пруду и показывал, что под насыпью прорыта сквозная канава, снабженная затвором, который можно закрывать, чтобы водосток был не слишком велик. Еще он водил их в лес и показывал отводные канавы, по которым лесные воды будут стекать в пруд.

Они, конечно, считали, что все просто замечательно, а особенно расхваливали большую керамическую трубу, которую папенька проложил под проезжей дорогой, опять же для стока лесных вод. Папенька был очень счастлив. По-моему, его ни за что так не хвалили, как за эти земляные работы.

Однажды вечером дядя Шенсон и г-жа Хедберг гуляли в сумерках, а вернувшись, сообщили, что видели над прудом диковинное свечение. Определенно не лунный свет, луна еще не взошла на небосклон, и не отблески заката, потому что солнце закрывала большая туча. И хотя на столе уже стоял ужин, все гости, разумеется вместе с папенькой, устремились к пруду поглядеть, что там за свет.

По возвращении одни сказали, что, наверно, на дне пруда блестит банка от анчоусов, другие же полагали, что там не иначе как светится брошенная кем-то гнилушка, но г-жа Хедберг не соглашалась ни с тем, ни с другим объяснением. Говорила, что видела, как над водой поднимается голубоватое фосфорическое сияние, и было это безусловно нечто сверхъестественное, мистическое.

Мы, дети, тоже ходили с ними к пруду, но не заметили ничего мало-мальски странного. И склонялись к мысли, что г-жа Хедберг все придумала.

Взрослых, однако, это загадочное свечение ужасно забавляло. Каждый вечер они торжественной вереницей шли к пруду полюбоваться фосфорическим светом, сияющим из воды. Одни его видели, другие нет, и оттого возникали бесконечные споры. В конце концов дядя Уриэль предложил назвать новое морбаккское озеро Фосфореск, с чем все немедля согласились.

А диковинное свечение, поднимавшееся со дна морбаккского пруда, обсуждали во всем приходе, и на папенькин день рождения, когда звонарь Меланоз по обыкновению сочинил стихи в папенькину честь, он упомянул в них и пруд.

Стихотворение было длинное, на мелодию «Я помню милое время» г-жи Ленгрен. Исполняли его братья Шульстрём и Густав Аскер, а также г-жа Якобссон, сестра Шульстрёмов, пели необычайно красиво и приятно, но я не могу вспомнить ничего, кроме строчек о пруде:

Больше никаких странностей с прудом я не припоминаю, вплоть до весны следующего года.