Григорий Речкалов - В небе Молдавии

...Подвиг. Где я могу совершить его? На войне? Но войны нет. И пусть лучше никогда не будет. А в полку какой может быть подвиг? Нет, уйду из полка и стану летчиком-испытателем. Там-то уж можно будет прославиться. Майор-артиллерист вчера говорил, что к подвигу нужно готовиться. А как? Хороший этот Степан Степанович! Где он теперь?

Я шел в хмельной тишине и все время ждал чуда. Я не представлял себе, каким оно будет, но знал: что-то должно произойти.

Я свернул с тропинки и сел между бурно разросшимися вдоль межи полевыми маками. Высокая стена кукурузы заслонила крайние хатки небольшого хутора. Оттуда доносились разноголосые крики мальчишек, лай собак, скрип колодезного журавля. И вдруг я увидел чудо: прямо у меня на глазах распустился какой-то цветок. Только что я смотрел на его туго спеленатый бутон, и он вовсе не казался мне интересным. Я рассматривал его просто так, машинально, прислушиваясь к звукам хутора. А он, не стесняясь меня, начал спокойно раскрывать свои лепестки навстречу живительным лучам солнца. Сначала чуть дрогнул, а затем отстал верхний лепесток и замер, будто присматриваясь к чему-то. За ним - второй, третий... И цветок вдруг запылал, обнажив медвяную сердцевину, готовый к визиту пчел и бабочек, вершащих великое таинство.

Я смотрел на это удивительное творение природы и думал: нечто подобное бывает и с человеком; никто его не замечает, но приходит час - и открывается внезапно человеческая красота.

Где-то далеко загрохотал гром, и я невольно встревожился за цветок: налетит на него ураган, сломает тонкий стебелек, смоет пыльцу - и ничего не останется от этой красоты.

Я еще немного посидел, разглядывая цветок, его нежные улыбающиеся лепестки, потом встал и быстро зашагал через выгон к хутору. Над улочкой кружились тополиные пушинки, пахло кизяком, парным молоком. У плетней переговаривались хозяйки, пощипывали траву гуси, рылись в земле наседки. На дороге висела туча пыли. В ней прыгал какой-то босоногий светловолосый мальчишка. При каждом прыжке рыжая пыль кругами растекалась по сторонам, липла на его рубашонку. Рядом, прихлопывая в ладоши, скакала такая же белоголовая девчонка, подражая озорнику. Я засмотрелся на них; в детстве мне тоже нравилось барахтаться в пыли, подбрасывать ее руками и подставлять "туче" голову. "Прыгайте, прыгайте, - мысленно сказал я им, - все равно мать отшлепает, но когда-нибудь, подобно мне, будете вспоминать это утро как самое большое в жизни счастье".

Внезапно из прилегающей улочки выскочила автомашина. Огромный пыльный шлейф тянулся за ней, заволакивая сады и хатки.

Мальчонка кинулся туда с радостным визгом. Я хотел было отойти в сторону, но тут увидел, как на ребенка с огромной скоростью мчится мощный бензозаправщик. Сзади раздался душераздирающий крик. Еще мгновение - и я бросился в непроницаемую стену, малыш был уже у самых колес. Машина обдала меня жаром и пылью и промчалась дальше. Я подхватил перепуганного насмерть мальчонку на руки. Сердце мое бешено колотилось, руки дрожали.

- Успокойся, дурачок, успокойся, - говорил я ему.

Но он продолжал отчаянно брыкаться и кричать благим матом. Неподалеку заливалась слезами сестренка.

На крик детей разъяренной наседкой выбежала из хаты женщина, схватила малыша и тут же отшлепала его, выкрикивая в сердцах:

- Ах ты, ирод проклятый! Ах ты, горе мое! У-у-у, паршивец! Сладу с тобой нет. Смотри, как весь измазался!.. А ну, идем в хату - я тебе еще добавлю, - она прижала малыша к своей могучей груди, и он неожиданно затих на ее руках.

Девчушка все еще продолжала пищать. Мать посмотрела на нее и вдруг набросилась на меня:

- А вы что мальчишку хватаете? Как вам не стыдно! А еще военный!

Я пытался было объяснить ей, но она и слушать не хотела и продолжала что-то кричать. В это время на дороге, глухо рыча, показался второй бензовоз. Я метнулся к машине - выяснить фамилию хулигана-шофера, и уже на бегу услышал, как девочка объясняла всхлипывающим голосом:

- Мама, дяденька не виноват, он братика спас...

Я поднял руку. Машина резко затормозила; из горячей, пропыленной кабины высунулся такой же пропыленный, грязный шофер - одни зубы сверкали и крикнул мне прямо в лицо:

- Война!

* * *

В это первое военное утро до аэродрома я добрался в одиннадцатом часу. Лица товарищей, которые встречались по пути к штабу, поразили меня непривычной угрюмостью.

Навстречу от КП шли двое. Впереди в синем комбинезоне, со шлемом за поясом, частил, словно пританцовывал, Крюков. По его круглому багровому лицу струились крупные капли пота. За ним шел с раскрытым планшетом в руках Коля Яковлев.

- Черт знает что, с ума они там посходили, что ли? - сердито ворчал Пал Палыч. Так тепло звали в полку старшего лейтенанта Крюкова, и имя это удивительно соответствовало всему облику плотненького небольшого человека.

- Личный приказ генерала, товарищ старший лейтенант, - с горькой иронией в голосе заметил Яковлев, - ничего не попишешь.

- Да ты понимаешь, - перебил его Крюков, - я еще и летать-то на этом "миге" не могу как следует, а тут лети к черту на рога! Это же... - и махнув со злостью рукой, засеменил дальше.

- Коля! - окликнул я Яковлева.

- А, здорово! Откуда? - удивился он.

- Из Одессы, дружище.

Я смотрел на нашего Яковлева и не узнавал его. Лицо Николая, всегда такое беззаботное, даже легкомысленное, было теперь необычно серьезным, каким-то внутренне отрешенным. Небритый, глаза припухли. Грязный воротничок оборванная пуговица на гимнастерке...

Николай в свою очередь окинул меня цепким взглядом и с тем же выражением, с каким разговаривал с Крюковым, произнес:

- Из Одессы? Ну и как?

- Что как? - пораженный его видом, переспросил я. - Куда это вы собрались?

- Значит, из Одессы? - повторил он, думая о чем-то своем. - А чего это ты выфрантился?

- Слушай, - рассердился я, - это не дело отвечать вопросом на вопрос. Скажи лучше толком: что с тобой происходит?

- Со мной? Ничего. - Он посмотрел на меня отсутствующим взглядом, кисло улыбнулся. - Вот, с Пал Палычем летим на разведку.

Яковлев попытался напустить на себя прежнюю беспечность, но даже залихватски вздернутая на затылок пилотка не могла скрыть его озабоченности и тревоги. Протянув на прощание руку, Николай неуверенной походкой побрел вслед за Крюковым, потом неожиданно обернулся и выкрикнул:

- А ты-то летать собираешься?

Вопрос его больно кольнул меня. Почему он спросил об этом? Впрочем, пока я шел до КП полка, такие вопросы мне уже задавали. Всем я коротко бросал: "Списан". Но ответы не совсем устраивали спрашивающих, больше того, вызывали даже иронию. Техники и то относились к моим словам недоверчиво и подозрительно. Я не мог понять, в чем, собственно, дело. Почему такое недоверие? Может быть, мой вид в то утро не гармонировал с обстановкой? Один только Хархалуп, узнав про мою беду, дружески подтолкнул меня по направлению к штабу, успокоил: